Обработка К.Б.Стрельбицким рукописных и "саимздатовских" публикаций мемуаров

Бортстрелок · 2025 июля 20, 09:32:59

2007 © Нестеров Г.Д.

ДОРОГА В НЕБО : ВОСПОМИНАНИЯ О СЛУЖБЕ В СЕРЫШЕВО
В 1957 – 1960 ГОДАХ
Получив предписание, пришлось возвращаться назад в Белогорск, где в то время находился штаб дивизии. Этой дивизией командовал генерал Фурс Павел Михайлович, Герой Советского Союза. Начальником штаба был тоже Герой Советского Союза полковник Киндюшов Иван Иванович. Володя Токарев и я были назначены правыми летчиками в Авиационный отряд Управления дивизии на самолёты «Ли-2». Через два года к нам присоединился Николай Уткин. Запомнились начальные дни (это был декабрь 1957 года) лютыми морозами – минус далеко за 30 градусов. Как только мы получили лётное обмундирование, то больше его не снимали до самой весны. Жить первое время пришлось на частной квартире, а вернее – во флигеле маленькой избушки: это была одна комната, где была печка и стояли две кровати, на которых мы размещались с Володей Токаревым. В доме с хозяевами жил ещё один офицер – лётчик из нашего отряда Борис Бирин (с ним мы быстро подружились, и далее наша лётная судьба не раз разводила и вновь сводила нас с ним). Каждое утро до аэродрома «Украинка» и вечером после службы в Серышево нас возили в утепленном кузове «ЗиЛ-130» (Так в оригинале у автора, который описывает здесь службу в Серышево в 1957 – 1960 годах, но на самом деле грузовые автомобили «ЗиЛ-130» начали выпускаться только в 1963 году – Прим.сост.). Первая зима пролетела быстро – всё время уходило на подготовку и сдачу зачётов.
Зачёты сданы и начались полёты. Однако на самолёте «Ли-2» летать нам практически не пришлось: в Отряде Управления появились два самолёта «Ту-4УШС» (учебно-штурманский самолёт), на одном из которых я летал в составе экипажа капитана Малахова Михаила Куприяновича с 1958 года до февраля 1960-го. Одновременно я летал на самолете «Як-12».
Мне запомнились на всю жизнь несколько случаев, когда жизнь экипажа висела, как говорится, «на волоске». Однажды, выполняя очередной полёт на специальное задание с посадкой на аэродроме «Елизово» (Петропавловск-Камчатский), мы над Охотским морем попали в зону сильного обледенения на высоте около 4 – 5 км. Командир корабля Малахов М.К. даёт команду бортинженеру Малиниченко В. на включение антиобледенительной системы самолета, в том числе – подать спирт на лопасти винтов. Я вёл наблюдение за передней кромкой правой плоскости и видел, как работает система: на передней кромке крыла оседал довольно быстро лёд, а работающий протектор его взламывал и встречным потоком срывал с передней кромки крыла. Буквально через короткое время мы ощутили, что по кабине как будто бьют палкой – это с внутренних винтов срывался лед и бил о фюзеляж в районе чуть позади передней кабины экипажа. Но самое опасное началось через несколько минут: нарастающий на лопастях винтов лёд стал изменять их аэродинамику, то есть с лопастей начался срыв потока воздуха, и тяга винтов стала быстро падать. Увеличение режима работы двигателей не давало результата – скорость стала падать (мы держали скорость по прибору около 310 – 315 км/час, а минимальная скорость для полёта с нашим полетным весом должна быть не менее 290 км/час). Выйти из зоны обледенения вверх не мы можем – не тянут двигатели, снижаться нельзя – впереди скоро Камчатка с её высокими сопками. И вот начался самый сложный участок маршрута: надо было выходить на широковещательную радиостанцию Камчатки в условиях обледенения. Пришлось идти со снижением (чтобы как-то сохранять минимальную скорость полёта почти на максимальном режиме работы двигателей) до минимальной безопасной высоты полёта над сопками, маневрируя между ними по командам штурмана самолёта (Николай Изотов), который вёл наблюдение по радиолокационному прицелу «Кобальт». Уже при выходе на радиостанцию мы постепенно начали выходить из облаков, и обледенение стало уменьшаться, а при дальнейшем снижении мы полностью освободились ото льда, и посадку выполнили на аэродроме «Елизово» без происшествий. Разбор полёта у командира корабля с бортинженером был очень серьезный: дело оказалось в том, что бортинженер (в общем-то – очень грамотный и опытный) решил сэкономить спирт, и пытался в начале обледенения бороться с ним на винтах путем изменения шага, не давая спирт на винты в самом начале обледенения, чтобы спирт по специально сделанным на передних кромках лопастей желобкам вытекал на поверхность лопастей, не давая льду оседать на их передних кромках, а после того, как лёд уже осядет на передней кромке лопасти винта, уже поздно дальше что-либо делать, и спирт попросту без пользы выливался на корневую часть лопасти около оси вращения винта, а лёд продолжал оседать на передних кромках лопастей с последствиями, которые мы пережили.
Другой случай произошёл при выполнении необычного задания: два экипажа «Ту-4» (один – наш экипаж, капитана Малахова М.К. и другой – экипаж капитана Мкртчяна с аэродрома «Воздвиженка») в течение марта – апреля 1959 года возили дизельное топливо для наземной техники с аэродрома «Елизово» на аэродром «Анадырь». Для этого необычного задания в переднем бомболюке техники установили три дополнительных топливных бака по 2.400 литров каждый (два – вертикально на боковые бомбодержатели, и один – под ними, в горизонтальном положении), а трубопроводы от них в общую топливную систему самолёта заглушили. На аэродроме «Елизово» в эти дополнительные баки заливали дизельное топливо, а после перелёта на аэродром «Анадырь» его сливали в наземные ёмкости для последующей заправки наземной техники. Один рейс туда и обратно занимал около 11 часов полета. Такое задание было вынужденным из-за того, что тяжёлая ледовая обстановка в северной части моря Беринга (Так в оригинале; имеется в виду Берингов пролив – Прим.сост.) и в Анадырском заливе не позволяла пройти морским танкерам с топливом для наземной техники на аэродроме «Анадырь». При выполнении очередного рейса на Анадырь сразу после взлета с аэродрома «Елизово» на высоте около 200 – 250 м на третьем двигателе винт пошёл в раскрутку, то есть обороты двигателя повысились самопроизвольно до верхних критических оборотов, и никакие действия бортинженера по их снижению до нормального режима не давали результата. В этой ситуации командир корабля принял решение на производство посадки. На малой высоте начался маневр для захода на посадку с курсом, обратным взлётному. Для того, чтобы избежать разрушения двигателя из-за превышения максимально допустимых оборотов, экипаж вынужден был снижать скорость до минимально допустимой, а обстановка осложнялась тем, что двигатель, винт которого пошел в раскрутку, не только не создавал тягу, а, напротив – на своём малом шаге тормозил скорость полёта, поэтому оставшимися двигателями регулировали минимально допустимую скорость. Ситуация осложнялась ещё и тем, что самолёт приходилось удерживать от самопроизвольного ухода с курса на посадочной прямой значительными усилиями на педалях от руля направления: по команде командира мне пришлось обеими ногами упираться в левую педаль (противоположную отказавшему двигателю). Ну, и в завершение этой ситуации мы чудом избежали столкновения с экипажем Мкртчяна, который готовился к взлету за нами с интервалом около 10 минут – нас спасло то, что он задерживался со взлётом по причине невозможности установления перед взлётом двусторонней связи с командно-диспетчерским пунктом аэродрома вылета («Елизово») на средних волнах по радиостанции «РСБ-70», и он стоял на исполнительном старте и ждал разрешения на взлёт. Потом уже мы сопоставляли по времени все наши действия и экипажа Мкртчяна и пришли к выводу: не было бы счастья, да несчастье помогло (частичный отказ радиостанции в экипаже Мкртчяна). Он сказал, что когда ему руководитель полетов дал команду немедленно освободить полосу, то он не сразу эту команду воспринял, так как находился на одной частоте с радистом, который устанавливал связь по средневолновому каналу, и, уяснив всю ситуацию с нашим самолетом, он еле-еле успел освободить полосу, а наш экипаж пронёсся мимо самолёта Мкртчяна, который сруливал на групповую стоянку самолетов «Аэрофлота» (аэродром «Елизово» был аэродромом совместного базирования), и мы с трудом остановились в самом конце взлётно-посадочной полосы. После заруливания на стоянку командир корабля и весь наш экипаж некоторое время приходили в себя от пережитого напряжения. (Когда начали разбираться с этим отказом, то вышли при расследовании на одного работника ремонтного завода в Возжаевке. Этот человек специально устроился на ремонтный завод, чтобы вредить Советской власти (как он признался), сумел войти в доверие к мастеру по ремонту двигателей для самолетов «Ту-4» и нашёл способ для вывода из строя двигателя: под свечу зажигания одного из цилиндров переднего ряда (двигатель «АШ-73тк» имел два ряда цилиндров, расположенных один за другим по оси двигателя) на один – полтора витка при завёртывании свечи в гнездо цилиндра на резьбу свечи накладывалась константановая проволочка, которая при замене свечи не давала её вывёртывать при нормальном усилии, и техникам приходилось прилагать значительные усилия при их вывёртывании, что приводило к частичному нарушению керамического слоя, в котором держался центральный электрод свечи зажигания, в процессе последующей работы двигателя центральный электрод свечи выпадал – либо внутрь цилиндра, либо наружу, а выпадение центрального электрода приводило либо к полному отказу двигателя, либо к пожару. Проверка свечей зажигания должна была проводиться после наработки двигателя каждых 25 часов (по регламенту обслуживания), но комиссия при расследовании этого случая пришла к выводу, что при недостаточно добросовестном исполнении регламента могли допускаться нарушения, которые заканчивались пожарами на двигателях в воздухе на самолётах «Ту-4», и в ряде таких случаев дело заканчивалось катастрофами. Вредитель был наказан.) Восстановили самолёт мы своим экипажем, когда нам привезли на аэродром «Елизово» два цилиндра с ремонтного завода, и после замены цилиндров и облёта самолёта мы продолжали выполнять задание по перевозке дизельного топлива.
В период службы в Отряде Управления дивизии мне пришлось часто летать на самолете «Як-12» с двигателем «М-11фр», который мы изучали в училище. Когда Володя Токарев и я уже начали летать в составе экипажей «Ту-4», Иван Петрович Пивоваров как-то сказал мне: «Давай принимай от меня «Як-12», а то я – семейный человек и уже налетался на нём». После нескольких контрольных полётов с ним (он летал вторым пилотом на самолёте «Ли-2» с командиром отряда капитаном Лариончиковым) я начал летать самостоятельно. Скажу откровенно – мне очень нравилось летать на этом самолёте. Часто приходилось перевозить людей и разные грузы. Штаб дивизии располагался в городе Белогорске, и часто я летал туда с командиром дивизии Павлом Михайловичем Фурсом. Он сам летал на самолётах «Ту-16» и «М-4», но иногда меня сажал на пассажирское сиденье и сам пилотировал самолёт «Як-12». Первое время у меня напряжение было: всё же слишком большая разница – Герой Советского Союза, командир дивизии стратегических самолётов и «зеленый лейтенант», недавний выпускник училища. На этом самолёте я получил допуск к полётам в сложных метеоусловия днём при минимуме погоды (100 х 1000) с использованием «ОСП-48», а в последующем – и к полётам ночью в простых метеоусловиях. Часто, когда ветер был боковой, под углом 90 градусов к полосе более 10 – 12 м/сек, с разрешения руководителя полётов мне приходилось садиться на рулёжную дорожку с окончанием пробега на полосе, благо её ширина была около 100 метров. Когда же такого разрешения от руководителя полётов я не получал, то мне приходилось садиться по полосе, но с касанием вначале одним колесом шасси, а затем с опусканием на неё второго колеса, и такие посадки я выполнял, уже имея достаточный опыт полётов на этом самолёте.
Запомнился перелёт на самолёте «Як-12» с аэродрома «Спасск-Дальний» (заводской аэродром авиаремонтного завода, где ремонтировали «Як-12») на аэродром «Украинка» в зимнее время, 17 – 19 февраля 1959 года. Выполнили мы приёмку самолёта после ремонта вместе с механиком самолёта сержантом Стародубцем. Мы облетали его в районе аэродрома и на следующий день летели по маршруту Спасск-Дальний – аэродром «Иман» (посадка) – Хабаровск (посадка и ночной отдых), а на следующий день – Хабаровск – Биробиджан – Архара – Завитинск – Украинка. Весь перелёт занял около 10 часов лётного времени. Этот первый длительный самостоятельный полёт дал мне определённую уверенность как лётчику.
Очень запомнились полёты на борьбу с заторами льда на реке Амур, потом – на реках Лена и Обь весной 1958 года. Начали мы летать на заторы льда на реке Амур с 1 мая, и летали так почти каждый день вплоть до 10 мая. Экипажи «Ту-4» собирали по тревоге утром 1 мая. Заторы мы бомбили боевыми бомбами калибра 250 и 500 кг.
До перехода на реактивную технику я налетал 750 часов на самолете «Ту-4» и 330 часов на самолете «Як-12». Наибольший налёт за один месяц у меня был в июле 1959 года (103 часа), когда летать мне приходилось каждый день, за исключением 4 дней.
Переход на реактивную технику у меня тоже был необычным. Однажды после очередных ночных полётов я перевозил на самолете «Як-12» комдива с аэродрома «Украинка» в город Белогорск, и генерал Фурс перед вылетом у самолёта задаёт мне вопрос: «Не пора ли переходить на эти самолеты?» – и показывает на взлетающий «Ту-16». Я сразу же в ответ: «Хочу!! Очень хочу, товарищ генерал!». После этого разговора не прошло и дня, как меня вызывает инженер дивизии подполковник Калицев и даёт задание на изучение самолёта «Ту-16», и началась у меня целая череда зачётов и тренажей на самолете «Ту-16» в Технико-эксплуатационной части и на стоянках: в свободное от основных полётов на самолётах «Ту-4» и «Як-12» время я изучал техническую литературу по самолёту «Ту-16» и всё своё свободное от подготовки к полётам и полётов время отдавал этому занятию. Я очень благодарен нашим техникам по электрооборудованию Алексею Воронину и Юре Костюхину за ту помощь, которую они мне оказали при изучении «Ту-16».

Бортстрелок · 2025 июля 19, 07:54:28

(Окончание)

Быт и времяпровождение
Почти сразу после обустройства в Серышеве, я поступил на Всесоюзные заочные курсы иностранных языков (были тогда такие, стоило это совсем мало) и за два года неплохо освоил французский язык с нуля, кроме того, сам с одним из наших ребят все два года занимались английским. Летом часто играли в футбол на стадионе. Летом пару раз ходили на охоту, но не видели никого. Вообще я там из животного мира видел только тушканчиков и фазанов, и больше никого.
После приезда, весной 1969 года я купил мотороллер «Вятка», а двое сослуживцев купили подержанные мотоциклы («Восход» и «Ява-Чезет»), сдали на месте на права и в свободное время много ездили (в Свободный, Белогорск, на Зею купаться, в Благовещенск). Необходимо отметить, что мотоцикл в то время был в Серышеве основным видом частного транспорта. Легковых машин я там вообще не помню.
Раз в неделю обычно ходили в кино, почти во всех домах были черно-белые телевизоры, но канал был, по-моему, только один – первый.
Зимой по выходным вечерами собирались и играли в преферанс, попивая спирт. Спирт был основным спиртным напитком в Серышево. Бутылка спирта («Спирт питьевой» 0,5 литра) в магазине стоила 5 рублей 87 копеек. Вообще как там пьют, я больше нигде не видел: 10 офицеров в будний день вечером идут в баню, берут с собой 13 бутылок спирта и кастрюлю квашеной капусты, а на следующий день они спокойно выходят на службу (это, конечно, не лётный состав).
Надо отметить, что в тамошнем климате происходил естественный отбор тех, кто не может пить, они просто гибли зимой – упал пьяный – всё, к утру труп. Я сам видел два таких случая. В конце сентября днем прошел дождь, солдат со дня рождения часов в 11 вечера шел от одной казармы к другой, упал пьяный в замерзающую лужу, а ночью мороз 20 градусов. Утром труп. А второй случай – старшина зимой ночью решил пойти пешком со свадьбы в Украинке в Серышево (10 км). Примерно на полпути он упал пьяный. Утром мы едем на поезде и видим – метрах в 50 от дороги на снегу кто-то машет рукой. Поезд остановился. Подошли, лежит этот старшина, ещё живой. Через три дня умер, почки отморозил.
Когда я второй раз поехал в отпуск в январе 1970 года, я оформил проездные документы через Владивосток, который тогда был закрытым городом, и проехал на поезде от Серышево до Владивостока (3-е суток, а кажется рядом, такие там расстояния), посмотрел город, а уже из Владивостока на «Ил-62» в Москву. Прилетел в Москву, тут 20 градусов мороза, а мне-то после 45 все нипочем – иду по улице без шапки, без перчаток и ем мороженное, народ на меня смотрел с ужасом.
Не могу не рассказать еще об одной достопримечательности Серышева и вообще Дальнего Востока – маньчжурском лимоннике, который в жизни местного населения играет заметную роль. Лимонник произрастает там во многих местах, и местное население осенью собирают его в больших количествах. Из него делают наливки, настойки, компоты, складывают на балконе в какую-нибудь емкость и он уже в конце сентября – начале октября замерзает. В частных домах в сенях обычно ставится бочка, куда складывают ягоды, и они на морозе замерзают. Лимонник является мощным стимулятором. Так местные охотники, идя на охоту на несколько дней, берут с собой в рюкзак только замерзший лимонник, периодически бросают в рот горсть лимонника и идут дальше. Очень показателен в этом смысле случай с одним из наших офицеров. У него забродила литровая банка с настойкой лимонника, он жидкость вылил, а ягоды ему было жалко, и он их все съел. В течение трёх дней после этого он ходил с черными глазами (зрачки расширились до предела), не ел и не спал. Если пить спирт (водку) и запивать его соком лимонника, спирт разлагается и как будто и не пил.
Вот так проходила моя служба. Из армии я вернулся отдохнувшим, богатым (по тем временам), с массой впечатлений и в целом хороших воспоминаний».

Бортстрелок · 2025 июля 18, 09:16:19

(Продолжение)

Денежное и материальное довольствие
По прибытии в часть нас полностью одели и обули в соответствии с климатом (полушубки, шапки, валенки, меховые сапоги, меховые варежки с одним пальцем, нижнее белье тёплое и обычное, выдали полевую форму, шинели, фуражки, ботинки и материю для повседневной формы и парадной). Из материи для парадной формы я уже потом в Москве пошил себе костюм и пальто, которые потом ещё долго носил. А шинель с лейтенантскими погонами до сих пор (уже более 45 лёт) висит у меня в шкафу как память.
Оклад у меня был 310 рублей в месяц, мы также получили подъёмные в размере двух окладов и столько же при убытии из части в декабре 1970 года. По тем временам это были очень хорошие деньги. Учитывая, что ни на еду, ни на одежду тратить было не нужно, при экономной жизни можно было за два года скопить тысяч 6 (в то время цена «Жигулей»). Некоторые из нас столько и скопили. Я был менее экономен (кроме того, я посылал часть денег жене), привез в Москву 2,5 тысячи рублей, на которые сделал первый взнос на 2-комнатную кооперативную квартиру.
Сама организация воинской службы была для нас несколько непривычна. Дело в том, что в то время (не знаю как сейчас) денежное содержание офицера не зависело от того, где он находится и что делает: болею я, в отпуске, в запое, просто прогуливаю, – с точки зрения зарплаты никакого значения не имело. Особенно это относилось к двухгодичникам, мер воздействия на которых, по существу, не было. Если кадровый офицер мог получить выговор или какое-то другое наказание, которое влияло на получение следующего звания, должности и т.п., то для двухгодичников это было совершенно неважно. За два года мы по два раза были в отпуске, официальная продолжительность которого была с дорогой 45 дней. Я, например, оба раза задерживался на неделю, некоторые больше. А один из нас послал из отпуска телеграмму с просьбой оформить ему отпуск на месяц за свой счет. Ответа он никакого не получил. Приехал на месяц позже. Ну, его немного пожурили и все. Приходит день зарплаты, он не идёт получать. Его спрашивают, что ты, мол, не идёшь. Он – ну как же, я же за свой счет... Над ним посмеялись и отправили в кассу.

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июля 16, 07:29:43

(Продолжение)

Теперь о службе
Мы попали в самый первый офицерский призыв на срочную службу выпускников, окончивших высшие учебные заведения с военной кафедрой. Закон вступил в силу в 1968 году. Таких двухгодичников в Серышево приехало в ноябре – декабре 1968 года 9 человек (все разных специальностей, по радиоэлектронике я был один): 6 из Москвы (в том числе я), один из Перми (с женой и ребенком), двое не помню откуда (но тоже из Европейской части). Нас поселили в офицерское общежитие (семье из Перми дали двухкомнатную квартиру в городке). Немного позже мы все переехали в комнаты в частных домах. Я снял на улице Пионерской маленькую комнатку, около 6 квадратных метров за 20 рублей в месяц, включая ужин.
Всех нас назначили служить в ТЭЧ (Технико-эксплуатационная часть – КБС) дивизии на аэродроме, меня – в подразделение по ремонту и эксплуатации систем управления бомбометанием и пушками. В подчинении у меня было ещё двое солдат, имевших образование 10 классов, для непосредственно ремонтно-технических работ. Надо сказать, что служба техника-лейтенанта в ТЭЧ была не очень загруженной.
Режим: 1-я смена: завтрак, служба с 8 до 15, потом обед, на служебный поезд до Серышево – и свободен; 2-я смена: обед, служба с 15 до 22, потом ужин; третья: ужин, служба с 22 до 8, обед в 3 часа ночи, утром завтрак. В основном была 1 и 2 смена, третья бывала во время учений или во время казарменного положения, когда были события на острове Даманский (март 1969 года).
Раз в месяц ¬– наряд (охрана территории (Имеется в виду гарнизонный караул – КБС) или патруль).
Сама служба заключалась в основном в ремонте аппаратуры, снятой приданными солдатами с самолётов. Иногда какие-то работы проводились и непосредственно на самолёте. Зимой было, конечно, труднее: при температуре 45 градусов на ветру что-то делать (что-нибудь снимать, ставить или регулировать), сидя верхом на хвостовом оперении на высоте 15 метров (высота пятиэтажного дома) – удовольствие, мягко выражаясь, ниже среднего.
Правда, получилось так, что характер моей службы через небольшой период существенно изменился. Дело в том, что мой начальник в ТЭЧ и многие другие офицеры учились в заочных военных академиях. И когда выяснилось, что я хорошо знаю математику, физику и многие технические дисциплины (электронику, радиотехнику и т.д.), начальник полностью переложил на меня свою учебную программу (курсовые, контрольные и т.п.), а другие «студенты» приходили в основном с контрольными по математике и физике. И это занимало большую часть моего рабочего времени в первый год службы. Иногда приходили и домой в Серышево. В результате за два года я прошел почти полный курс по нескольким специальностям, в том числе и по паре, которых я в институте и не изучал.
На второй год моя службы существенно изменилась из-за наземной аварии с одним из бомбардировщиков «3М», произошедшей осенью 1969 года на авиабазе «Украинка». Ни номера самолёта, ни его командира я не помню. После возвращения самолёта из очередного суточного полёта по облёту границ СССР, во время послеполётных работ, при извлечении кислородных баллонов, солдат уронил баллон в помещении между кабиной пилотов и бомбовым отсеком. При падении вентиль сорвало, и от искры начался сильный пожар, в результате которого выгорела кабина пилота, прилегающие помещения и часть бомбового отсека. Пострадало, к счастью, только оборудование и кабели, конструктивные элементы не пострадали. Чтобы избежать возможного серьёзного наказания, командир дивизии (Имеется в виду генерал-майор авиации Гончаренко Иван Иванович (1923 – 2016) – КБС) дал обязательство, что самолёт будет восстановлен своими силами. Собрали бригаду из 6 инженеров-двухгодичников (в том числе в неё вошел и я), и мы за год самолёт полностью восстановили. После этого самолёт необходимо было перегнать на ремонтный завод в Рязань, но лётчики категорически отказывались лететь на «самодельном» самолёте. В конце концов, перегнали, и оказалось, что мы все сделали ремонт идеально, никаких претензий у завода не было, и самолёт был принят в эксплуатацию.
Во время учений мы один раз летали на транспортном самолёте «Ил-14» в Семипалатинск (летом), а другой раз - в Анадырь (зимой). Были там по 2 – 3 дня.
Расскажу комичную историю из жизни Дальней Авиации, случившуюся, по-моему, в 1970 году. Бомбардировщики «3М», базировавшиеся на аэродроме «Украинка», постоянно совершали беспосадочные облёты вдоль границы СССР (против часовой стрелки). Полёт длился обычно около суток с двумя дозаправками в воздухе. Взлёт был ночью, часа в 3 – 4. А перед этим на самолёте выполнялись регламентные работы. Однажды во время регламентных работ с правой стороны самолёта в районе бомбового отсека был снят круглый лист обшивки диаметром около 2 метров, который потом в темноте забыли поставить обратно. Самолёт так и взлетел с «дырой» в правом борту, и ни экипаж, ни наземные службы этого не заметили. Какого-то существенного значения для полёта это не имело, так как бомбовый отсек вообще негерметичен, а на аэродинамику на высоте 10 км это тоже особенно не влияло. Но был один нюанс. Дело в том, что облёты наших границ параллельно с нашими самолётами совершали американские «Б-52». Большинство пилотов даже знали друг друга в лицо. Американские пилоты, увидев нештатную дыру в фюзеляже, удивились, и стали жестами показывать нашим пилотам на борт самолёта. Наши, естественно, ничего не понимали и не никак не реагировали. Американцы связались со своим штабом в Анкоридже и доложили, что в советском «3М» нештатный проем в правом борту и, видимо, установлено какое-то новое оборудование. Наши перехватили это сообщение и направили его в штаб ВВС в Москву. В штабе очень удивились, потому что ни о каком новом оборудовании ничего не знали, и запросили штаб Забайкальского ВО (Здесь и далее – военного округа – КБС), находившийся в Иркутске. Там тоже ничего не знали. В результате к моменту возвращения самолёта в Украинку, туда прилетел командующий Забайкальского ВО (Имеется в виду генерал армии Пётр Алексеевич Белик – КБС). Никаких последствий это происшествие не имело – посмеялись, пожурили кого надо, солдат, забывший поставить лист, получил наряд вне очереди. На этом всё и кончилось.
И ещё один случай на аэродроме. Как известно, реактивные самолёты заправляют керосином. Для этого по аэродрому проложены керосиновые трубопроводы, расположенные в бетонированных траншеях. Не знаю почему, но все эти трубопроводы сильно подтекали, и траншеи всегда были полны керосином. Кому был нужен керосин для своих нужд, приходили с бидончиком и набирали его. А на аэродроме примерно в центре поля было одно место, где образовалось понижение рельефа, и из какого-то трубопровода туда натек керосин, образовалось озерцо из керосина диаметром метров 30. Вокруг, метрах в 100 от этого места располагались стоянки самолётов. Дело было зимой. Что делать? И какой-то умник ночью поджёг это озеро. К счастью не было ветра. Никакой, подходящей по ситуации, пожарной техники на аэродроме не было. Озеро горело около суток и выгорело. К счастью, всё обошлось.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 15, 06:13:44

2017 © Сторожук О.А.

ВОСПОМИНАНИЯ О СЛУЖБЕ В СЕРЫШЕВО В 1968 – 1970 ГОДАХ

В 1968 году я был призван на военную службу на два года как офицер после окончания МЭИ (Московского Энергетического Института – КБС). К этому моменту я уже 4 года работал на почтовом ящике, был старшим инженером, у меня были хорошие перспективы, плюс я уже был женат, а жена училась в аспирантуре. В этой ситуации я всячески пытался увильнуть от призыва, в результате всех, кого призывали вместе со мной, направили в части недалеко от Москвы, а меня в Серышево Амурской области в дивизию Дальней Авиации. Но как потом оказалось, я только выиграл от этого назначения.
Что такое Серышево? В то время это был ПГТ (Посёлок городского типа – КБС) с населением около 10 тысяч человек, из которых около половины составляли семьи офицеров дивизии. Военный городок состоял из примерно двух десятков 3 – 4-этажных кирпичных домов со всеми удобствами, кроме того, в нём был Дом Офицеров, кинотеатр, стадион. Остальная часть фонда были частные дома.
Аэродром стратегической авиации (дальние бомбардировщики конструкторского бюро Мясищева «3М» и заправщики «М-4») находится около села Украинка, примерно в 10 км от Серышева и соединен с ним узкоколейкой и шоссе. Аэродром сейчас называется авиабаза «Украинка».
Я прибыл в Серышево из Благовещенска (до Благовещенска на самолёте «Ил-18» из Москвы) 08.12.1968. Поскольку прилетел я из Москвы, то был одет довольно легко (я имел очень слабое представление о том, какая там погода) в лёгком пальто, полуботинках и шапке. Температура в это время была минус 42 градуса. И это было мое первое и, наверное, самое сильное впечатление от Серышева. Поэтому сначала я хочу рассказать о климате этого района. Хотя Серышево находится на широте Киева, здесь зона резко-континентального климата: зимой мороз достигал 47 градусов, а лётом – жара до 35 – 40 градусов в тени. Это зона вечной мерзлоты, что накладывает отпечаток на многое. В году 300 солнечных дней, как в Сочи, зимой осадков мало – снег около 10 – 15 см, бывают вообще бесснежные зимы. В середине сентября днем 15 градусов тепла, ночью – 15 градусов мороза. Листья и трава замерзают зелеными и так всю зиму и стоят, постепенно бурея. Если посмотреть в окно в ноябре – декабре, то обычная картина: солнце, голубое небо, зеленые листья и трава, пыль на дороге, а на улице может быть 25 – 30 градусов мороза. Небольшие озера, которых там много, зимой промерзают до дна вместе с единственной водящейся в них рыбой – ротанами (весной они оживают). А когда лётом купаешься, то сверху вода 20 градусов, а ногами по льду идёшь. Подобное (в совокупности) вряд ли можно где-то ещё встретить. Необходимо отметить, что зимой влажность воздуха очень низкая, и мороз даже в 47 граду сов переносится довольно легко – если не было ветра, мы обычно даже не опускали уши на шапках. Природная зона – лесостепь. Севернее тайга, южнее – степь.
Основная сельскохозяйственная культура – соя. В Амурской области в то время выращивалась треть всего урожая сои в СССР. Мороза она не боится, поэтому убирают урожай обычно, когда земля замерзнет. Растение похоже на фасоль.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 14, 06:13:54

(Окончание)

Дальние полёты
Очень сложно при выполнении длительных полётов приходилось нашему штурманскому составу. Подготовка на земле к каждому полёту включала в себя подготовку большого количества карт и расчётов, а в воздухе – постоянную работу с навигационным комплексом и выполнение нескольких тактических пусков ракет. Если лётчики имели какую-то маленькую возможность поочередно отдохнуть, то штурманы такой возможности не имели совсем. Штурман 2-й эскадрильи майор Лимонов Владимир Иванович умело руководил работой подчинённого штурманского состава эскадрильи, личным примером показывал, как надо выполнять самые сложные полётные задания. Настоящими мастерами своего дела были майоры Визнер В.А. и Мещерский А.М., капитаны Кириллов В.В. Никитин С.А. Адамов И.С. Карпов В.И., Михайлов В.М.
Длительные полёты требовали специальной подготовки, чтобы их не только легко было переносить, но и иметь на протяжении многих часов высокую работоспособность и хорошее самочувствие. Необходимо было перед полётом обязательно поспать несколько часов, но уснуть порой в пять – шесть часов вечера не всегда получалось, поэтому накануне обязательно надо было проснуться пораньше и в течение дня избегать всевозможных физических нагрузок и малейших стрессов. Мой сосед Виктор Михайлович Кравченко, когда ложился днём отдыхать перед длительными полётами, вывешивал на входной двери трафарет с нарисованными черепом и костями и грозной надписью «Не звонить – не стучать!». Конечно, жены и дети делали всё для того, чтобы папа хорошо отдохнул и, как правило, на это время уходили из дома гулять или к друзьям в гости.
Очень большое значение имело и правильное питание перед полётом и в воздухе. Когда я первый раз молодым командиром корабля полетел на дальность, то мне «опытные» стратеги рекомендовали взять с собой в полёт кусок сала, луковицу и термос крепкого кофе. В то время это было стандартным набором пищи лётного состава, всё остальное бралось из бортовых пайков, которые выдавались по одному на каждые четыре часа полёта. Впечатления от того полёта были самые ужасные. Есть сало в сухомятку с черным хлебом и луком, запивая всё это черным кофе, когда лётчик находится в сложных условиях существования, определенных низким содержанием кислорода, постоянным шумом и вибрацией, сменой часовых поясов и малой подвижности из-за нахождения в одной позе, было издевательством над молодым и здоровым организмом. Летать так было можно, но недолго.
Самолёт «Ту-95МС» значительно улучшил возможности по выполнению длительных полётов экипажем в более комфортных условиях. Наличие электрического духового шкафа позволяло готовить в полёте вкусную разнообразную пищу из заготовленных на земле полуфабрикатов, которые по договоренности перед полётом приносил каждый член экипажа, приготовленными с любовью нашими женами. В ассортимент часто входили жареная картошка, творожники, пирожки, голубцы, сырники, котлеты и, конечно, яичница. Старались употреблять как можно больше витаминов: яблоки, помидоры, огурцы и даже виноград. Приготовлением пищи в каждом экипаже занимался один из членов экипажа, обычно – второй штурман или оператор бортовой системы связи, реже – бортовой инженер. Я очень любил крепкий чай, а кофе пил только со сгущенным молоком. Приём пищи начинался после выполнения каких-то сложных элементов полёта: выполнения дозаправки, тактического пуска ракет, окончания сопровождения истребителями, прохождения фронтальной облачности. Любые малейшие отклонения от простейших правил питания перед полётом и в воздухе порой приводили к очень сложным последствиям. Во-первых, член экипажа, испытывавший трудности с животом, в полёте частично терял свою работоспособность, а порой вел себя не совсем адекватно, ошибаясь в расчётах и командах, а, во-вторых, среда существования экипажа в замкнутом пространстве становилась на многие часы дискомфортной. Но подобные случаи в практике длительных полётов были редкими, потому что стратегические лётчики – народ крепкий, выносливый и очень ответственный.
Много зависело и от правильной экипировки в полёте. Нижнее бельё должно было быть очень мягким, и нигде не должно было жать и тереть, особенно – подмышками и между ног. Потому, что если появятся какие-то раздражения на теле, сидеть длительное время в одной позе было очень непросто. Я, например, очень любил летать в хлопчатобумажной тельняшке, которая хорошо впитывала пот и поднимала боевой дух. Экипажи стратегических самолётов хорошо переносят длительные полёты, но этому обязательно должна соответствовать рабочая обстановка на борту, каждый должен выполнять свои обязанности в полном объёме. Через каждые 15 минут кормовой стрелок обязан докладывать о своём самочувствии, старший бортовой инженер через час полёта докладывает об остатке топлива и нормальной работе силовых установок, а штурман в начале каждого этапа проверяет правильность взятого направления, а при изменении высоты полёта – правильность занятия эшелона. За всем этим очень внимательно обязан следить командир корабля, который должен знать всё, что происходит на борту, умело и спокойно управлять своим экипажем в любых условиях. В такой деловой и спокойной обстановке время полёта проходило незаметно.
Самолёт «Ту-95МС» - очень надёжный самолёт. Но во многом уровень его надёжности зависел от профессиональной подготовки старшего бортового инженера, который при возникновении особой ситуации в полёте, связанной с отказом авиационной техники, становился основной действующей фигурой в экипаже вместе с командиром корабля. В полку старшим поколением была заложена отличная база подготовки «бортачей» к дальним полётам. При перевооружении на «Ту-95МС» эту службу возглавляли прекрасные специалисты: Правдюк Владимир Николаевич, Лещенко Владимир Павлович, Городенко Сергей Николаевич, Шевченко Сергей Григорьевич. Бортовые инженеры были настоящими воздушными тружениками, которые любили свои самолёты и очень гордились своей профессией.
Обстановка в экипажах при выполнении длительных полётов была очень доброжелательной. Полёты на боевое патрулирование воспринимались не только как ответственная боевая задача, но и как знак высокого доверия, оказанного каждому члену экипажа.
Такую обстановку умело создавал руководящий состав полка и партийная организация части. За время выполнения этих полётов не было ни одного случая трусости и малодушия, и этот высокий уровень профессиональной и психологической подготовки сохранялся очень долго. Каждый новый подготовленный экипаж стремился выполнить полёт на патрулирование потому, что это было главным показателем высочайшей лётной подготовки, и со временем все экипажи полка прошли через такие полёты.
Встречи экипажей из полётов с боевых патрулирований были торжественными и теплыми. На встречу прилетевших с патрулирования экипажей прибывал руководящий состав полка и дивизии, в штабе вывешивались поздравительные «Молнии» и боевые листки. Экипажи в лётной столовой ждали праздничные столы с боевыми ста граммами, которые, правда, после начала антиалкогольной компании в 1985 году были отменены. В конце восьмидесятых годов в полку на месте заброшенного ангара был построен современный банный комплекс с шикарной сауной и бассейном, залом отдыха с камином, где экипажи быстро восстанавливали свои силы после длительных полётов.
И конечно нас очень ждали на земле самые близкие люди – наши жены и дети. Сколько радости и нежности было в глазах наших любимых, когда мы, уставшие возвращались домой. В то время у меня уже росли два сына, причем младший родился за два месяца, как я улетел за первым «Ту-95МС», и все трудности по их воспитанию легли на плечи моей жены Нины Анатольевны, которая, как никто другая знает, что такое быть женой стратегического лётчика. Наши боевые подруги делали всё возможное, что бы мы свои силы отдавали главному делу своей жизни. Они были для нас олицетворением домашнего уюта, тепла, нежности и конечно любви.
В гарнизоне, расположенном на берегу могучего Иртыша, было много сделано для решения социально-бытовых проблем личного состава и членов их семей. Как ни в одном военном городке Дальней Авиации, в Чагане был практически решен вопрос по обеспечению всех семей отдельными квартирами, а в восьмидесятые годы раз в два года сдавался новый современный жилой дом на сто двадцать квартир с горячей водой, в результате чего из них образовалась молодежная, так называемая «четвёртая коробочка».
В жилом городке было три детских сада с замечательными условиями для самых маленьких чаганцев. Школа № 24 была очень красивым зданием, но славилась прежде всего прекрасным педагогическим коллективом и очень высоким уровнем подготовки выпускников. А начало учебного года и выпускные вечера были важнейшими событиями не только для педагогов, учеников и их родителей, но и для всех жителей гарнизона.
Дом офицером являлся настоящим центром культурной жизни гарнизона, где можно было посмотреть кинофильм, выступления заезжих звезд эстрады, которые очень часто были желанными гостями авиагородка, и встречи с ними происходили при полных аншлагах. Особой популярностью пользовались встречи с агитационными бригадами, которые летали по дальним гарнизонам ВВС. В состав таких бригад, как правило, входили самые знаменитые люди страны – лётчики-космонавты, олимпийские чемпионы и различные музыкальные коллективы. Да и смотры художественной самодеятельности частей гарнизона, различные вечера юмора, конкурсы «А ну-ка парни!», КВНы привлекали огромное количество зрителей. Незабываемый зимний сад в фойе, библиотека, бильярдная, спортивный зал, музыкальная школа, многочисленные студии и кружки привлекали сюда многих чаганцев.
Гарнизонный стадион без сомнения, был самым посещаемым объектом для всех кто занимался физкультурой и спортом. Спортивный комплекс имел одно из лучших футбольных полей в области, хоккейную коробку, теннисный корт, гимнастический городок с тренажёрами, кордодром, отличные беговые дорожки, трибуны, под которыми размещались зал для боевых единоборств, стрелковый тир, лыжная база и сауна. В первенстве гарнизона по футболу участвовало 11 команд, а сборная дивизии была бессменным чемпионом 37-й воздушной армии и успешно играла на первенство города Семипалатинска. Футбольные матчи первого («Темп») и второго («Комета») полков проходили при стечении сотен зрителей в бескомпромиссной борьбе, в которой чаще всё-таки побеждали «Монголы». Спорт держался на настоящих энтузиастах-фанатах своего дела: футбол – на Виталии Александровиче Журавлёве, хоккей – на Игоре Тлелове, борьба – на Валерии Егоровиче Туренко, волейбол – на Владимире Николаевиче Правдюке.
Нельзя забыть прекрасные огородные кооперативы на берегу Иртыша, где выращивались отборные овощи и фрукты и пелись залихватские песни на праздниках урожая, под запахи печёной картошки и двойной ухи. Красивейшая набережная была любимым местом для прогулок по вечерам, с обязательным заходом на чистейший родник под крутым берегом. Раздолье для любителей рыбалки и охоты в ближайших окрестностях, современная поликлиника, хорошая баня, свой хлебозавод, сеть магазинов Военторга, кафе «Звездочка», детская молочная кухня – всё это создавало условия личному составу для полноценной жизни, отдыха душой и телом, для того, чтобы успешно выполнять сложнейшие задачи боевой службы, и позволяло функционировать авиационной системе в заданном напряжённом режиме.
Командование полка уделяло постоянное внимание повышению боеготовности и сокращению сроков приведения части в различные степени боевой готовности. Тренировки проводились только в ночное время, с соблюдением всех мер маскировки и секретности. Бомболюк каждого самолёта в процессе подвески ракет закрывался специальной брезентовой палаткой, вход под которую строго контролировался дежурным по самолёту, а при пролёте иностранных спутников-разведчиков все действия по доставке ракет под самолёты прекращались. На стоянке каждого самолёта было установлено шесть каналов связи с командным пунктом эскадрильи и полка, а режим радиомолчания при взлёте боевого порядка отрабатывался постоянно и был доведен до совершенства. Начальник штаба полка подполковник Сазонов Валерий Алексеевич был главным идеологом разработки совершенно новых боевых документов, а его штаб – главным генератором отработки их на практике. В процессе приведения полка в боевую готовность стоянка самолётов ночью была похожа на огромный муравейник, в котором в постоянном движение находилось большое количество людей, тягачей, тележек для ракет и средств наземного обеспечения полётов. Руководящему составу полка пришлось приложить огромные усилия, чтобы первоначальный хаос превратить в строго регламентированный порядок действий, в котором каждый военнослужащий, автомобиль и ракета знали своем предназначение и место. В конечном итоге это и привело к значительному сокращению сроков занятия полной боевой готовности к вылету лётными экипажами, а впереди нас ждал серьёзный экзамен на боевую зрелость и лётное мастерство.
25 сентября 1985 года командующий 37-й воздушной армией провёл первое исследовательское лётно-тактическое учение 1023-го тбап на самолётах «Ту-95МС». В полку имелось 20 стратегических ракетоносцев, и все три эскадрильи были переучены на новый тип самолёта. После приведения в полную боевую готовность полк был рассредоточен на три оперативных аэродрома. Через определённое время из положения дежурства в готовности № 1 по сигналу с Командного пункта 37-й воздушной армии полк в полном составе произвёл «выход из-под ракетно-ядерного удара», и экипажи в заданное время выполнили тактические пуски ракет по объектам «вероятного противника». Все три эскадрильи выполнили в своих зонах попутную дозаправку топливом по схеме «один к одному» от танкеров Энгельсской, 201-й дивизии. Задача на вылет по замыслу исследовательского лётно-тактического учения экипажами полка была выполнена по всем элементам с высоким качеством. Лётчики и штурманы продемонстрировали высокий уровень боевой выучки и получили от командующего Дальней авиации по технике пилотирования и самолётовождению оценки «отлично». В этом была и большая заслуга личного состава Инженерно-авиационной службы – благодаря их труду все самолёты, как на базовом аэродроме, так и на оперативных аэродромах вышли в полёт без всякого использования резерва. Инженеры полка внесли огромнейший вклад в успешное и быстрое освоение нового ударного комплекса. Настоящими профессионалами-руководителями были: подполковники Старников Г.П. и Потапчук Г.В., майоры Волошин А.С., Борисенко Ю.В., Панкевич В.И., Сабурин Ю.И., Лещенко В.П., Чикунов А.И., Верхотуров П.И., Полховцев Ю., Назаров Г., Тунин А., Шершак М.И., Соснин В., Терюшин К., Касьянов Ю., Ипаев А., Попов Н.Н., Мансуров Ю., Яблоков В.А., Рейх А.О., Воробцов П.Н., Горшков В.С., Сокол С.И. Им приходилось не только руководить своими подчиненными, но устранять такие дефекты и отказы авиационной техники, которых не было указанно ни в одном техническом описании. Постоянно взаимодействуя с представителями авиационной промышленности, они отрабатывали новые виды подготовки самолёта к полёту.
И всё-таки за учение в целом полк получил оценку «удовлётворительно». Авиационная техника (комплекс ракетного вооружения и сами ракеты) на тот период ещё работали неустойчиво, и по этой причине «боевая задача» была выполнена только лишь на 65%. Личный состав совершенно правильно воспринял эту оценку. Все с гордостью понимали, что задача по перевооружению полка была выполнена с честью, что экзамен, длившийся два с половиной года, наш полк выдержал.
Перевооружение завершилось, и полк приступил к совершенствованию достигнутого уровня и к подготовке молодых экипажей. Заканчивались войсковые испытания под кодовым названием «АИСТ». Большую работу в этом вопросе проделал весь личный состав под руководством заместителя командира полка подполковника Гребенникова Владимира Дмитриевича и заместителя командира полка по ИАС майора Потапчука Григория Васильевича. Полёты по плану войсковых испытаний были интересными и ответственными, но сопровождались очень большим количеством отчётной документации, оформление, которой занимало много времени. По программе «АИСТ» было выполнено 10 практических пусков ракет «Х-55» и большое количество специальных полётов – от полётов по кругу и в зону до полётов на максимальную дальность и продолжительность с двумя дозаправками в воздухе. После завершения войсковых испытаний ракетный комплекс «Ту-95МС» получил сертификат качества, с которым он находится в боевом строю до сих пор.
В 1986 год 1023-й тбап вошёл как один из самых подготовленных полков Дальней Авиации. Из 30 командиров кораблей 28 были лётчиками 1-го класса, подготовленными на дозаправку днём и ночью. 17 апреля 1986 года полк выполнил уникальный вылет по плану лётно-тактического учения, когда над Уралом ночью произошла дозаправка в воздухе 20 самолётов «Ту-95МС» от 10 танкеров Энгельсской дивизии. Именно наш полк всем составом первым спел Главкому ВВС главному маршалу авиации Ефимову А.Н. Гимн СССР и при прохождении строевым шагом – песню Стаса Намина «Богатырская наша сила», вызвав неподдельный восторг руководящего состава ВВС и всего населения авиационного городка.
В 1987 году на должность командира полка был назначен прекрасный лётчик подполковник Шолудько Александр Петрович. Постепенно менялся и руководящий состав части. Заместителями командира стали подполковники Шаменков Сергей Иванович и Проценко Евгений Алексеевич, начальником штаба полка – подполковник Александров Виктор Александрович, заместителем по ИАС – майор Воробцов Павел Николаевич, заместителем по политической части – подполковник Золотарёв Евгений Гаврилович, старшим штурманом – Брунов Александр Иванович. Командирами эскадрилий стали подполковники Каричковский Владимир Николаевич, Фролов Сергей Николаевич, Липский Андрей Валерьевич. Под их руководством личный состав продолжал выполнять сложные задачи боевой подготовки с очень высоким качеством, за что в апреле 1988 года полк был награжден вымпелом Министра обороны СССР «За мужество и воинскую доблесть». Многие члены лётных экипажей и инженерно-технического состава за освоение новой техники и выполнение полётов на боевое патрулирование были награждены правительственными наградами: орденом «Красного Знамени» были награждены подполковник Иванов С.В. и майор Мишнев В.Н., орденом «За службу Родине» II степени – подполковник Пыльнев Ю.В., орденом «Красной Звезды» - полковник Пузанов А.И., подполковник Фролов С.Н., майоры Мещерский А.М. и Каричковский В.Н., орденом «За службу Родине» III степени – подполковники Сазонов В.А., Синёв С.С., Старников Г.П., Шолудько А.П., Шаменков С.И., Проценко Е.А., Липский А.В., Брунов А.И., майоры Мишнев В.Н., Ларионов В.П., Стукалов О.Я., Зубарев Н.Н., Виноградов А.Н., Баулин В.И., Самошин В.В., Манаев В.И., Миронов А.Н., Прохоров Н.Н., Никифоров И.И., Распопов Ю.Н,. Визнер В.А., Лимонов В.И., Кириллов В.В., Лещенко В.П. и Адамов И.С., медалью «За боевые заслуги» - майоры Харченко А.В., Сокол С.И., Дец Я.В., капитаны Константинов И.В., Алтунин Н.А., Ульянов В.А. и Боенков В.В.
Высокую классную квалификацию «снайпер» получили более двадцати лётчиков и штурманов полка. В 1990 году большинство летавших на боевое патрулирование командиров и штурманов получило возможность приобрести личные автомобили, что по тем временам было очень большим поощрением.
Из тех, кто первым осваивал «Ту-95МС» в 1023-м тяжёлом бомбардировочном авиационном полку «Заслуженными военными лётчиками» стали генерал-лейтенант Пыльнев Ю.В., генерал-майоры Бредихин П.Т., Пузанов А.И., Гребенников В.Д., полковники Ториков И.В., Иванов С.В., Трофимов Н.П., Шаменков С.И., Гончаров А.И., Бочаров М.В., «Заслуженными военными штурманами» - генерал-майор Гаврилов Д.С. и полковник Лысенко А.И., «Заслуженным штурманом-испытателем» - полковник Лимонов В.И., «Заслуженным военным специалистом» - полковник Сазонов В.А.
Многие авиационные специалисты полка внесли в дальнейшем огромный вклад в успешное безаварийное перевооружение других полков Дальней Авиации на авиационный ударный комплекс «Ту-95МС», используя свои высокие теоретические знания и богатый практический опыт, но в душе всегда они оставались «Чебаками».

Бортстрелок · 2025 июля 13, 06:07:05

(Продолжение)

Танкера
Ни один вылет на боевое патрулирование не выполнялся без дозаправки топливом в воздухе, и роль экипажей самолётов-танкеров в той общей задаче, которую мы выполняли вместе, трудно переоценить, несмотря на то, что они находились несколько в тени экипажей боевых самолётов. В середине восьмидесятых годов мы по-настоящему поняли значимость настоящего боевого братства и взаимовыручки. Как альпинисты в одной связке, штурмующие самые высокие горные вершины, так и наши экипажи в воздухе, находились в контакте в процессе перекачки топлива в течение нескольких десятков минут, постоянно страховали и помогали друг другу и молили бога, чтобы материальная часть не подвела. Огромная заслуга всех кто участвовал в организации, обеспечении, управлении и выполнении этого сложнейшего процесса в том, что не было ни единого срыва выполнения задания по причине не дозаправки топливом в воздухе хотя бы одного из боевых самолётов. А ведь в воздухе было перекачено ни сотни, ни тысячи, а десятки тысяч тонн топлива, днем и ночью, в условиях ограниченной видимости и болтанки.
Самолёты-танкеры «М-4» и «3МС-2», величайшее творение гениального Мясищева, всегда вызывали у меня противоречивые чувства. Неуклюжие на земле, в воздухе они неожиданно превращались в красивые и грациозные стратегические корабли. Как и любой самолёт переходного периода, он имел свои положительные и отрицательные качества. Большой запас топлива находился в противоречии с его высоким километровым расходом, надёжность основных жизнеобеспечивающих систем противоречила с повышенной пожароопасностью самолёта в воздухе. Отличные маневренные характеристики, легкое управление самолётом из-за применения демпферов прощали многое в полёте, но требовалось строжайшее выдерживание заданных параметров при выполнении взлёта и посадки в связи с малыми запасами по углу атаки. Не зря была такая поговорка у лётчиков про самолёт «М-4»: «На взлёте – опасен, в полёте – прекрасен, на посадке – ужасен».
Всё в этих самолётах было подчинено выполнению боевой задачи, а вопросы жизнедеятельности экипажа в воздухе уходили на второй план, но, несмотря на неудобства кабины, недостаточный обогрев в зимних условиях, примитивное пилотажное и навигационное оборудование, лётный состав всегда с большой любовью отзывался о своих самолётах. Для своего времени это была современная машина, но актуальные требования выполнения полётов в середине восьмидесятых годов оставили её, к сожалению, далеко в прошлом. Это были последние годы длительной, легендарной, почти тридцатилетней лётной эксплуатации этих самолётов, они трещали и скрипели, но из последних сил летали в боевом строю. Поэтому ещё большее уважение вызывали люди, которые поднимали в воздух эти боевые корабли на выполнение ответственных заданий над безориентирной местностью Заполярья и акваториями Северного Ледовитого и Тихого океанов. Командовал ими отличный лётчик и человек – полковник Сажин Владимир Михайлович, который оперативно решал все сложные вопросы управления и взаимодействия, а главными помощниками в лётной работе были его заместители подполковники Потапов Валентин Михайлович и Барановский Валерий Александрович.
При подготовке к первым полётам на боевое патрулирование экипажи танкеров привозили на транспортном самолёте в Семипалатинск, где они проходили вместе с нашими экипажами подготовку к полёту и контроль готовности, который заканчивался розыгрышем на земле «пеший – по-лётному». Четко отрабатывались все вопросы взаимодействия при встрече, занятии эшелонов заправки при попадании в облака, выполнении дозаправки от запасного танкера и роспуск группы. Особое внимание уделялось порядку ведению радиосвязи, осмотрительности и действиям в особых случаях в полёте. В тот же день экипажи самолётов-танкеров возвращались в Энгельс и через сутки тройкой улетали на оперативный аэродром для обеспечения работы боевых самолётов. Несколько позже все вопросы взаимодействия руководящим составом 1023-го и 1230-го полков были отработаны полностью, выработана единая методика выполнения групповой дозаправки, а все вопросы согласовывались по телефону и по линии командных пунктов. Только при выполнении полётов по планам лётно-тактических учений, когда в воздухе встречались большие группы самолётов, проводились совместная подготовка и контроль готовности экипажей.
Оперативными аэродромами для самолётов-танкеров были: для первого района – Оленегорск, для второго – Тикси или Оленегорск, несколько позже – базовый аэродром Энгельс, для третьего – Анадырь, для четвёртого – Серышево. Самая большая нагрузка выпадала на экипажи, выполняющие полёты на обеспечение патрулирования в третьем и четвёртом районах. Они выполняли длительные перелёты на оперативные аэродромы Анадырь и Серышево, сталкивались со значительной сменой часовых поясов и ограниченным количеством пригодных для данного типа самолёта запасных аэродромов на Дальнем Востоке и в Заполярье, имели минимальную информацию о метеорологической обстановке в зонах дозаправки. Всё это требовало от экипажей танкеров максимального напряжения физических сил и высокой профессиональной подготовки.
К сожалению не всё и всегда заканчивалось благополучно. 1 июля 1985 года экипаж командира корабля самолёта «М-4» капитана Тимченко В.А., военного лётчика 2-го класса выполнял полёт на обеспечение дозаправки двух «Ту-95МС», следовавших на патрулирование в первый район, в качестве запасного танкера. Заправка была выполнена в штатном режиме от основных танкеров подполковника Малафеева и майора Коваленко, которые произвели нормальную посадку на аэродроме Оленья. Тимченко в течение 6 часов вырабатывал топливо для обеспечения нормального посадочного веса. При заходе на посадку, экипаж прошёл ближний привод на высоте ниже 15 метров от заданной в данных условиях и допустил низкое выравнивание. По команде руководителя полётов «Поддержи!» командир корабля энергично взял штурвал на себя, в результате вывел самолёт на закритические углы атаки. Самолёт резко свалился на левое крыло в 23 метрах до ВПП. Крыло сломалось по 22-й нервюре. На пробеге загорелась левая плоскость, самолёт сошел на грунт, подломилась передняя стойка, возник пожар. На удалении 740 метров от торца и 50 метров левее оси ВПП танкер остановился. Экипаж покинул уже горящий самолёт. Причиной аварии стала ошибка командира корабля в технике пилотирования, которая привела к выводу самолёта на режим сваливания при выполнении посадки, из-за неучёта им аэродинамических характеристик самолёта и особенностей подхода к посадочной полосе на аэродроме Оленья. Самолёт «М-4» имел очень маленький запас до критического угла на посадке (всего 1,5 – 2 градуса), требовал строжайшего выдерживания режима по высоте и скорости при подходе к полосе и точнейшего учета стартовых условий и посадочного веса. Молодой лётчик просто не справился с выполнением посадки из-за недостатка опыта выполнения подобных полётов, в условиях высокого лётного напряжения. Точно по такой же причине 17 апреля 1978 года и 16 октября 1986 года после полётов на отдачу топлива в воздухе при выполнении посадки на аэродроме Семипалатинск сгорели самолёты «М-4», пилотируемые капитаном Богомоловым Н.И. и майором Архиповым В.Д.
Полёты на дозаправку топливом в воздухе требовали полной концентрации сил и внимания всех членов экипажей до самой последней минуты, а так же обязательного соблюдения до мелочей требований инструкций и руководств по их выполнению. Малейшие нарушения приводили к очень серьёзным проблемам.
В одном из полётов в третий район, перед приёмом 35 тонн топлива, при занятии эшелона заправки я попросил командира корабля самолёта-танкера, произвести отдачу, пилотируя самолёт на руках, без включения автопилота. Это часто практиковалось при переливе большого количества топлива, потому что корректор высоты автопилота самолёта «М-4» плохо выдерживал заданную горизонталь, допуская большие амплитудные колебания по высоте. Это значительно затрудняло выдерживания строя заправки длительное время, особенно – с большим весом. Получив согласие, я уверенно пошёл на контакт с переливом. Для увеличения производительности перекачки постоянно стоял на зелёно-красной сигнализации на прямом шланге с небольшой положительной петлёй. После приёма 30 тонн произошло непредвиденное: танкер в доли секунд, резко бросило вниз, так что я увидел перед собой в нескольких метрах кормовую кабину заправщика, а шланг провис, образовав огромную отрицательную петлю. Чтобы избежать столкновения с танкером, я энергично отклонил полностью штурвал от себя и убрал УПРТ внутренних двигателей до проходных. Крикнул по СПУ правому лётчику: «Идём на расцеп!», и приготовился к неизбежному в таких случаях возникновению хлыста на шланге и обрыву конуса по слабому звену. В результате резкого снижения нашего самолёта отрицательная петля шланга перешла в большую положительную. Танкер оказался над нами, а часть заправочного шланга ушла далеко за кабину лётчиков, изогнувшись немыслимой дугой. Расцепа с конусом нет, обрыва тоже. Взглядом вцепился в танкер и вижу, как он начинает медленно двигаться вперед, а автомат слежения сматывать шланг с образовавшейся петлёй на барабан в люке заправщика, плавно поднимаюсь вверх к танкеру на прямой шланг и увеличиваю режим работы всех двигателей до номинала. Петля шланга убралась, а штанга осталась в контакте с конусом, и топливо продолжало поступать в баки нашего самолёта. Выхожу на внешнюю связь: «Единичка, так не лётают». Ответ шокировал: «Двойка, извини, у меня автопилот выбило». Все эти события произошли всего в течение нескольких секунд, но остались в памяти на всю оставшуюся жизнь. Больше я от этого лётчика не заправлялся, да и пролетал он потом недолго.
Большинство экипажей самолётов-танкеров были настоящими мастерами своего дела. Никогда не суетились, точно по времени и месту выходили в точку встречи, филигранно выдерживали режим полёта, всё видели и слышали.
Заправка в воздухе – сложный элемент лётной работы, но заправка в условиях плохой видимости – это уже риск для экипажей обоих тяжёлых самолётов. И здесь никто не имел права струсить и сфальшивить. Все кто летал на дозаправку, не любят облака. Это – главный враг нормальной работы. Ни один раз наши экипажи при выполнении дозаправки попадали в условия плохой видимости, когда в контакте видно только шланг и нижнюю часть центроплана танкера. Стоять приходилось, стиснув зубы, на коротком шланге, считая каждую принятую тонну и чётко понимать, что если сейчас расцепишься, то танкер больше не найдёшь. А на запрос командира танкера: «Облачность не мешает?», спокойно отвечать: «Немного мешает», и чувствовать, как он тоже скрипит зубами и терпит так же, как ты.
После окончания переучивания на «Ту-95МС» «соседнего», братского 1226-го полка проводилось дивизионное авиационное учение 79-й тбад. Вылет на дозаправку выполняли по десять экипажей от каждого полка, следуя в одном боевом порядке. В условиях ограниченной видимости два экипажа не дозаправились потому, что не нашли свои танкеры. При проведении разбора учений Командующий 37-й воздушной армии генерал-лейтенант Дейнекин П.С. сразу предупредил командование дивизии и полков, чтобы никаких претензий к незаправившимся экипажам не предъявлялось, потому что условий для выполнения дозаправки не было, а остальные экипажи просто сделали невозможное. Для всех нас это была самая высокая оценка нашего лётного труда.
Наибольшая нагрузка при выполнении полётов на патрулирование в 1230-м полку легла на 1-ю и 2-ю эскадрильи, которыми командовали воздушные асы-орденоносцы подполковники Голодюк Анатолий Кононович и Журавлёв Иван Андреевич. Чаще всего их ведомыми были отличные лётчики: майоры В.В.Григоров, С.М.Ананьев, А.Н.Брагин, С.М.Обухов, В.А.Забегалов, В.И.Сивухин, О.П.Львов, А.Ф.Литвинов, С.М.Махров, В.Т.Нестеренко, В.Н.Коваленко, В.В.Зоткин, А.Д.Алексеев, В.Д.Нечаев, капитаны П.В.Романов и В.Н.Косенков.

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июля 12, 06:20:39

(Продолжение)

Полёты на боевое патрулирование
Произошли изменения и среди руководящего состава полка. На должность начальника штаба полка был назначен майор Сазонов Валерий Алексеевич, в дальнейшем внесший огромный вклад в дело укрепления боевой готовности части. После окончания Военно-воздушной академии на должность старшего штурмана полка прибыл подполковник Мошкин Виктор Фёдорович. Заместителем командира полка по лётной подготовке стал подполковник Синёв Сергей Сергеевич, а майор Дубовик Александр Яковлевич стал командиром 3-й авиационной эскадрильи.
В октябре 1984 года мы узнали о местонахождении предполагаемых четырёх районов боевого патрулирования. 18 октября состоялся вылет по плану итоговой проверки шестерки «Ту-95МС». Три пары ракетоносцев –Пыльнев – Дубовик, Иванов – Кравченко и Мишнев – Ларионов – следовали по маршруту Семипалатинск – Анадырь – Северный полюс – Семипалатинск с приёмом по 30 тонн топлива от 6 самолётов «М-4» на траверзе аэродрома Серышево. За сутки перед вылетом ведущей паре была изменена задача: после прохода Анадыря она шла не на полюс, а летела дальше вдоль северного побережья Аляски в течение 2 часов с последующим разворотом на полюс. Как потом выяснилось – это и был третий район патрулирования. Фактически с этого дня и начался отсчет полётов на боевое патрулирование. Ещё не было официальных приказов и директив по организации таких полётов, не было координат РЗП, они придут позже, но мы уже были готовы их выполнить.
Сразу после этого вылета началась интенсивная подготовка к выполнению полётов на боевое патрулирование. Первыми зашевелились политработники и представители Особого отдела. В печати ещё не появилось заявление Генерального Секретаря ЦК КПСС об адекватных ответных мерах по размещению в Европе ракет средней дальности «Першинг», а подбор и проверка экипажей уже началась, и касалось это как лётного, так и технического состава.
Было определено четыре района боевого патрулирования, и все они размещались в непосредственной близости от государственных границ США и Канады. Первый район находился около западного побережья США в северной части Атлантического океана. Взлёт осуществлялся с базового аэродрома, попутная заправка осуществлялась от танкеров по 35 тонн топлива над Баренцевым морем и посадка на аэродроме Оленья на Кольском полуострове. Полёт по этому маршруту выполнялся с большим количеством пересечений международных воздушных трасс, практически постоянно над водной поверхностью и был одним из самых сложных по напряжению. При выполнении полёта всегда осуществлялся перехват и сопровождение истребителями противника с аэродромов Норвегии и Исландии и иногда с территории США. Продолжительность этого полёта была от 18 до 20 часов. Второй район располагался около северного побережья Канады, за Северным полюсом. Взлёт выполнялся с базового аэродрома, попутная заправка топливом производилась в районе Новой Земли с приёмом 25 тонн топлива, и посадка на базовом аэродроме. Продолжительность полёта составляла 16 – 17 часов. Это был самый простой полёт по напряжению, в котором только один раз был осуществлен перехват истребителями противника. Третий район находился около северного побережья Аляски в Северном Ледовитом океане. Взлёт осуществлялся с базового аэродрома, попутная дозаправка производилась после прохода траверза Анадыря с приёмом 35 тонн топлива, и посадка на базовом аэродроме. Перехват истребителями осуществлялся в зависимости от метеоусловий. Продолжительность полёта составляла 18 – 19 часов. Четвёртый район располагался около южного побережья Аляски в Тихом океане. Взлёт осуществлялся с базового аэродрома, попутная дозаправка осуществлялась над Охотским морем с приёмом 35 тонн, и посадка на аэродроме Серышево. Перехват истребителями противника осуществлялся практически всегда. Продолжительность полёта составляла 18 – 19 часов. По напряжению полёт был сложным. Со второй половины 1985 года он стал осуществляться с двумя дозаправками и стал самым сложным. Посадка стала производиться на базовом аэродроме, а продолжительность маршрута составила 24 – 26 часов.
Алгоритм выполнения полётов на боевое патрулирование составлял следующую последовательность действий. Постановка задачи экипажам на практический вылет осуществлялась за трое суток до вылета. Задача ставилась командиром полка в присутствии начальников служб полка и дивизии двум основным и одному резервному экипажам. После осуществления полной подготовки экипажей и самолётов и проведения всех видов контроля готовности, проводился ритуал заступления на боевое дежурство. На плацу перед штабом строился весь личный состав дежурных сил: лётный и технический состав, группа руководства полётами, расчет командного пункта, старшие расчетов от авиационно-технической базы и отдельного батальона связи и радиотехнического обеспечения полётов, представители РТБ. Командир группы докладывал командиру полка о готовности экипажей и самолётов к заступлению на боевое дежурство и вылету на боевое патрулирование. Начальник штаба полка зачитывал боевой приказ, после чего исполнялся Государственный Гимн СССР, и командир группы поднимал на флагштоке Государственный Флаг, что становилось отсчетом начала боевого дежурства. После прохождения торжественным маршем личный состав дежурных сил отправлялся на отдых, находясь в готовности к вылету через 1 час 30 минут. Для первых дежурств, помещениями для отдыха служила обычная казарма, но через три месяца было введено в строй специальное помещение для дежурных сил со всеми видами связи, уютным спальным помещением, комнатой отдыха с телевизором, музыкальным центром и даже бильярдом.
Подготовленные к вылету самолёты находились на специальной стоянке, огороженной колючей проволокой и охраняемой караулом. Средства наземного обеспечения полётов с водительским составом находились на АТО.
Первый вылет на боевое патрулирование из положения дежурства на земле совершили 15 ноября 1984 года во второй район экипажи подполковника Иванова и майора Кравченко. Продолжительность полёта составила 16 часов, никаких перехватов истребителями противника осуществлено не было. Создалось такое впечатление, что наши экипажи там просто никто не ждал. Погода была безоблачной и солнечной, мы отлично визуально наблюдали северное побережье Канады, самолёты находились в зоне боевого дежурства около двух часов, экипажи выполнили тактические пуски ракет в разрешенных зонах и вернулись на базовый аэродром.
Начало полётов на боевое патрулирование было сопряжено с очень суровыми условиями, которые преподнесла природа в том году Северо-Восточному Казахстану. Зима наступила неожиданно, сразу после ноябрьских праздников. Температура резко понизилась до минус 30 градусов, и мощнейший арктический антициклон простоял неподвижно до середины февраля, с морозами до сорока градусов, не давая ни одного дня передышки. Не выдержав нагрузки, остановились котельные, что привело к размораживанию систем отопления во многих жилых домах, детских садах, школе, поликлинике, казармах, столовых и штабах. Ситуация из аварийной в декабре превратилась в катастрофическую в январе, начались веерные отключения электроэнергии. Был создан оперативный штаб во главе с командиром дивизии, который координировал действия по ликвидации аварий на теплотрассах и котельных. За каждым подразделением был закреплен определённый объект в жилом городке, где днём и ночью велись восстановительные работы систем отопления. Все помещения служебного городка отапливались только самолётными печами «МП-70». «Газовый ключ», «паяльная лампа», «трубы», «сгоны», «пакля» были постоянными словами в лексиконе всего личного состава в течение нескольких месяцев.
Командование 37-й воздушной армии приняло решение поменять весь растерявшийся руководящий состав Авиационно-технической базы. Командиром базы был назначен волевой офицер подполковник Мамедов Актай Алиевич, из других гарнизонов прибыли новый начальник штаба майор Шестопал Владимир Степанович и командиры автомобильных батальонов, что сразу сказалось на результатах практической деятельности по восстановлению систем жизнедеятельности, а самое главное – наладилась подача средств наземного обеспечения полётов на стоянку самолётов.
В этих условиях лётный и технический состав 2-й эскадрильи устанавливал двойное проволочное ограждение для стоянки самолётов дежурных сил, проводил к ним линии связи, ремонтировал помещение для отдыха экипажей, готовил самолёты к полётам и никогда ни на что не жаловался и не ныл. В таких нечеловеческих условиях зимы, когда не выдерживал и рвался металл, личный состав выполнял сложнейшие задачи боевых патрулирований. Атмосфера дисциплины, ответственности, особой секретности, а главное – ощущение важности возложенных задач, наделяло лётчиков и техников особым видом внутренней энергии, направленной на успешной выполнение каждого полётного задания.
Интенсивность выполнения первых полётов была невысокой, как правило – один вылет в месяц во второй и третий районы, фактически без противодействия истребительной авиации противника. Но после определенных политических событий в мире всё резко изменилось. Полёты стали выполняться во все четыре района. Одна пара возвращалась с задания, а другая заступала на боевое дежурство.
Если весь временной цикл от момента начала подготовки к полёту на патрулирование до посадки на базовом аэродроме во второй и третий районы составлял четверо суток, то для выполнения полётов в первый и четвертый районы, с посадками на оперативные аэродромы Оленья и Серышево требовалось семь суток. Экипажам после длительного полёта требовалось двое суток на отдых согласно «НПП-78», и только после этого выполнялся перелёт на базовый аэродром. Чтобы сократить этот цикл, со второй половины 1985 года полёты в первый и четвертые районы стали выполняться с двумя дозаправками в воздухе, с попутной и встречной, что увеличивало продолжительность полёта боевых самолётов до 26 часов и значительно повышало нагрузку на экипажи самолётов-танкеров. При выполнении таких полётов все расчеты командных пунктов, метеорологи, узлы связи работали в боевом режиме, постоянно согласовывая множество вопросов по управлению экипажами.
Первый полёт в первый район боевого патрулирования состоялся 22 марта 1985 года. При подходе к Исландии пару самолётов «Ту-95МС» перехватила пара «Фантомов» «F-4Е» с авиабазы Кефлавик. Наш пролёт они явно не ожидали, и поднятые, по всей видимости, по тревоге, они сопровождали нас всего минут десять, практически не занимались фотографированием, не хвастались своим вооружением и быстро ушли на базовый аэродром. После успешного выполнения задания в зоне боевого дежурства при возвращении по обратному маршруту наши экипажи снова были перехвачены парой «F-4Е», но на более дальних рубежах, и в режиме сопровождения мы находились уже около 30 минут. Истребители подходили в этот раз значительно ближе, особенно – спарка: один лётчик пилотировал самолёт, а другой маленьким диковинным для нас тогда цифровым фотоаппаратом постоянно делал снимки. Мы их тоже фотографировали огромными, похожими на гиперболоид инженера Гарина фотоаппаратами «РА-39». Эти фотоаппараты приносили на самолёты в огромных деревянных коробках, они занимали очень много места, и фотографировать ими было крайне неудобно, но качество снимков было очень высокое. Питание этого фотоаппарата осуществлялось от бортовой розетки через специальный шнур напряжением 28 вольт. Один такой аппарат находился в передней кабине, а другой – в задней. По-моему, лётчики с «Фантомов» так до конца и не поняли, что это за аппаратура находится у нас на вооружении, по крайней мере, рассматривали они её с очень большим интересом. Нелегально мы брали и свои, любительские фотоаппараты несмотря на строгие запреты офицеров Особого отдела, а о каких-то личных видеокамерах тогда разговора ещё не было.
В следующем полёте в этот район, который состоялся через месяц, нас на дальнем рубеже перехватили уже современные истребители «F-15» «Игл», которыми в экстренном порядке были заменены «F-4», до этого базировавшиеся на авиабазе Кефлавик. Они подошли к нам столь стремительно, перехватив из передней полусферы, видимо без включения бортовых локаторов, потому что наша система оповещения об облучении не успела даже сработать, подав только один кратковременный сигнал. Сначала они подошли к ведомому самолёту и находились около него минут тридцать, затем – к ведущему пары. Один из истребителей остался на удалении 300 метров в постоянной готовности к применению вооружения, а другой подлетел к нам с задней полусферы, практически в кильватере самолёта. Приблизился к задней кабине на удалении до 5 метров, о чем постоянно по самолётному переговорному устройству докладывал кормовой стрелок. Кормовая пушечная установка у нас была заряжена боевыми патронами, но кнопки «Огонь» опечатаны. Кормовому стрелку категорически запрещалось выполнять какие-либо манипуляции по управлению стволами пушек «АМ-23». Главное было не спровоцировать противника на применение вооружения. После этого истребитель перешел с принижением под левое крыло, вышел немного вперед и, создав левый крен, показал свое ракетное вооружение. На самолёте имелись дополнительные топливные баки и на всех узлах подвески находились ракеты различных размеров. Пришлось с пониманием кивать головой, подтверждая, что всё наблюдаю. Что могли противопоставить мы, имеющие на борту оружие совсем другого калибра? Только свою выдержку и терпение. Наша задача была точно выдерживать заданные параметры полёта по курсу, высоте и скорости, надеясь на здравый смысл оппонентов. Мы, как «русские медведи», уверенно следовали к своей цели, не обращая внимания на натасканных цепных псов, которые сердито лаяли и готовы были укусить в любой момент. По всем действиям истребителей было видно, что ничего они с нами не сделают, хотя мы и находились постоянно под их прицелом, но только до соблюдения определенных условий. Стоило бы открыть створки бомболюка, совершить резкий поворот в сторону территориальных вод, и вероятность применения оружия по нашим самолётам была практически стопроцентной. Самолёты «F-15» были новыми, сверкали на солнце лакокрасочным покрытием, многочисленными эмблемами и опознавательными знаками. Больше всего их интересовал наш закрытый бомболюк и бортовой номер самолёта, поэтому перехватчик, постояв, немного между левыми двигателями, ушёл под фюзеляж и вышел под правым крылом. После этих манипуляций истребители поменялись местами. Пилоты истребителей вели себя спокойно, показывали свои фотоаппараты, часы, пачки сигарет, постоянно жестикулируя в наш адрес. Сопровождение продолжалось около двух часов. На обратном пути всё повторялось примерно в той же последовательности, но на перехват пришли другие экипажи на самолётах с другими номерными знаками. Полёт выполнялся уже в условиях сумерек, что и привело к одному инциденту. Один из истребителей зашел под фюзеляж нашего самолёта, чтобы сфотографировать бортовой номер, который находился только на закрытых створках ниши передней стойки шасси, а рядом с ними располагались посадочные фары. Помощник командира корабля капитан Конкин из благих намерений подсветить включил на большой свет три посадочные фары, находящихся в убранном положении и светящих вертикально вниз. Пилот истребителя, ослеплённый мощными прожекторами, не поняв в чем дело, включил форсаж и перед самым носом нашего самолёта как ракета с огненным многометровым шлейфом выскочил вверх. Отлетел на полтора километра вперед с превышением метров пятьсот и больше к нам не подходил. К нему быстро подошел напарник, и они парой отвернули срочно на свой аэродром, по всей видимости, разбираться, что за новое оружие применили русские, тем более что днем мы их отпугивали своими «фотоаппаратами-гиперболоидами» «РА-39», где «39» - это год их выпуска. Сопровождали нас истребители в этот раз не более одного часа. После посадки на аэродроме Оленья, проанализировав с экипажами полёт, немного посмеявшись над испугавшимся истребителем, я строго-настрого запретил применять этот «новый тактический прием ведения воздушного боя».
18 июня 1985 года экипажи Иванова и Ларионова встретили противодействие истребителей противника, взлетевших с одного из аэродромов Норвегии, сразу же после выхода в нейтральные воды Баренцева моря, в самом начале зоны заправки. Сразу стало ясно, что нас ждали. Пара перехватчиков поочерёдно сфотографировала самолёты – три танкера «3М», а затем и пару «Ту-95МС». Особый интерес у истребителей вызвал процесс выпуска конуса заправки танкером. Только мой танкер открыл люки для работы, истребитель сразу же оказался под заправщиком и по мере движения конуса в потоке стал двигаться вместе с ним назад от самолёта. Лётчик с таким интересом рассматривал это величайшее изобретение авиационной мысли, что простоял напротив конуса на удалении нескольких метров до тех пор, пока мой самолёт не начал занимать кильватер. О произошедшем событии мы доложили после посадки, и в дальнейшем перехваты в этой зоне проводились постоянно, но так близко истребители не подходили и заправке не мешали. Следующий перехват в этом полёте наших самолётов был совершен парой «F-15» на более значительном удалении от Исландии, чем мы рассчитывали. Сразу возник вопрос: откуда они здесь взялись над бескрайними просторами океана? Ответ пришел сам через полчаса, когда внизу параллельным с нами курсом увидели летящий самолёт-танкер «КС-10». Поведение перехватчиков было обычным – угроза, знакомство, фотографирование на память, а затем – поочерёдное выполнение дозаправки обоими истребителями в пределах нашей визуальной видимости. Нам было очень интересно смотреть за происходящим рядом процессом, и мнение экипажа было единым – это очень сложный и опасный элемент лётной работы, как и наша дозаправка. Заправившийся истребитель снова подходил к нам, и очень был похож на сытого кота, которого только что покормили сметаной. Сопровождение истребителями продолжалось около четырех часов, и мы привыкли к ним так, что почти не замечали их присутствия, но отход их всё равно приняли с облегчением. На обратном пути истребители пришли на перехват без танкера и сопровождали нас только два часа и на значительном удалении. Но в нормальное выполнение этого полёта вмешался другой опасный фактор – погода. Пугать метеорологи начали ещё на предполётных указаниях. На посадке в Оленье ждали туман, а в зоне боевого дежурства располагался мощнейший циклон. Полёт над Атлантикой выполнялся в облаках в течение нескольких часов, в условиях непрекращающейся болтанки, которая на высотах, близких к практическому потолку не позволяла ни на минуту расслабиться. Особенно тяжело приходилось ведомому экипажу, и на некоторых этапах мы менялись местами. Опасностью повеяло, когда за 150 километров до конечной точки маршрута по дальней связи командный пункт 37-й воздушной армии дал команду о прекращении задания и возвращению на аэродром посадки, что, как потом окажется, и спасло нас от тяжёлых последствий. Остаток топлива на посадке составлял по расчетам около 16 тонн, что не вызывало никаких опасений. Около двух часов ночи, после установки связи с руководителем полётов на аэродроме Оленья мы получили команду следовать на запасной аэродром Кипелово в Вологодской области из-за наличия тумана над точкой. Дальняя связь, которая у нас отлично работала около побережья Соединенных Штатов, после выхода на береговую черту почему-то пропала у обоих экипажей. На подходе к Кипелову местный руководитель полётов даёт нам указание парой без снижения следовать на аэродром Сольцы Новгородской области также из-за наличия тумана. Постоянно считаем остаток топлива – мало, но хватает. Но руководитель полётов на аэродроме Сольцы сам вышел на связь и сообщил, что двадцать минут назад отправил свою четвёрку на запасной аэродром Тарту, который после их посадки сразу закрывается по метеоусловиям, и куда следовать нашей паре он никакой информации не имеет. Два стратегических ракетоносца после двадцатичасового полёта, находясь над своей территорией, оказались полностью без управления – такого я не мог представить даже в страшном сне. Радиоцентр управления воздушным движением Ленинградской зоны «Колхида» даёт указание следовать на аэродром в Прибалтике Кидайняй, где базируются транспортные самолёты «Ил-76», и просит перейти на связь с «Сизарём» - Рижским РЦ УВД, так как мы выходим из его зоны. Никаких гарантий, что там нет тумана, нам никто не даёт, да и аэродром нам этот не очень для посадки подходит, очень короткая и узкая полоса. Докладываю Ленинградскому РЦ УВД, что занял режим максимальной продолжительности полёта, и топлива осталось на час полёта, находимся на высоте 10.800 – 11.100 метров. Дальней связи с «Радугой» нет, и в эфире на пять минут наступила тишина, которая звенела в ушах. Наконец «Колхида» вызывает на связь и даёт указание о посадке в Ленинграде на аэродроме Пулково. Это – международный гражданский аэропорт, и у нас нет никаких его данных, так как мы выполняли полёт без сборников и регламентов, в соответствии с требованиями руководящих документов по организации подобных полётов. У штурмана корабля оказалась только частота дальнего привода и номер канала РСБН. РЦ УВД дал нам частоту контроля, тот – подхода, которому мы объяснили наши проблемы с остатком топлива, и нас срочно повели на внеочередную посадку. Наконец-то появилась дальняя связь с КП ВА, с указанием посадки в Пулково. Последний сюрприз ждал на посадке: видимость на заходе составляла полтора километра, меньше нашего ночного метеоминимума, но отступать уже после получения этой информации было некуда. Добрым словом вспомнил на заходе специалистов, которые оборудовали наш самолёт посадочной системой «ИЛС». Посадку произвели на рассвете с остатками по 3 тонны. После посадки наши самолёты зарулили на заброшенную, поросшую травой полосу, в самый дальний угол аэродрома, подальше от посторонних глаз. Продолжительность полёта составила 20 часов 30 минут, и немного становилось не по себе от мысли, что было бы, если команду на возвращение из Атлантики дали немного позже или не дали совсем. Никто нас не встречал, по самолётным тросовым трапам спустились на землю, уже встало солнце и в воздухе пели жаворонки, и всем было весело, и происшедшее воспринималось, как маленькое недоразумение. По высокой по пояс траве, напрямую пошли со штурманом к зданию РЦ УВД, на которое указал подъехавший работник аэропорта. Дежурная смена РЦ встретила нас с неподдельным интересом и пыталась что-то объяснить в своё оправдание. Сразу соединили с командным пунктом Воздушной Армии, где дежурил мой друг подполковник Дубовиков Г.И., а он соединил с Командующим ВА генерал-майором Дейнекиным П.С., которому я и доложил о выполнении задания. На часах было 5 часов утра по московскому времени. Через два часа прилетел «Ан-12» с техническим составом, который к моменту нашей посадки находился на аэродроме Энгельс и постоянно получал перенацеливания. Командир корабля майор Боцманов, видимо, так устал и запутался в наших перенацеливаниях, что после посадки перерулил ВПП без разрешения диспетчера руления, перед взлётающим с пассажирами «Ту-154», что привело к серьезному авиационному инциденту, разбираться с которым в этот же день прилетела комиссия из Москвы во главе с начальником службы безопасности полётов.
Через двое суток мы перелетели на аэродром Сольцы, дозаправились и ушли к себе на базу. У экипажей на аэродроме Пулково возникли серьёзные проблемы с оплатой взлёта и посадки на гражданском аэродроме, на котором не было военной комендатуры. Решением командира полка для экипажей, выполняющих полёты на патрулирование, были созданы специальные два пакета, в которых находились: подписанные, с печатью чистые командировочные удостоверения, талоны питания на 3 суток, документы на заправку топливом и банковские реквизиты для оплаты по счетам. Эти пакеты хранились опечатанном виде в строевом отделе и получались командирами кораблей перед заступлением на боевое дежурство. Если пакет вскрывался при посадке на запасном аэродроме, командир корабля отчитывался за использованные документы, и закладывался новый пакет. Это новшество не раз выручало наши экипажи при выполнении посадок на аэродромы Новосибирск, Красноярск, Норильск и Омск, особенно при полётах во второй и третий районы, когда планировались посадки на базовом аэродроме, а по различным причинам экипажи уходили на запасные.
Приказом Министра обороны с мая 1985 года за полёты на боевое патрулирование стали выплачивать дополнительное денежное вознаграждение. Для экипажей боевых самолётов оно за каждый вылет составляло 15% от должностного оклада и для технического состава – 7%, для экипажей самолётов танкеров – 10% и 5% соответственно. Этот фактор значительно стимулировал личный состав на выполнение этих сложных полётов с высоким качеством. И если в первом полугодии полёты на патрулирование выполнялись только экипажами 2-й авиационной эскадрильи, то со второго полугодия к ним присоединились экипажи 1-й, а затем – и 3-й эскадрилий.
13 июня наш полк был проверен главной инспекцией Министерства обороны. Личный состав занимался по плану командирской подготовки в повседневной форме одежды, когда неожиданно для всех, в конце рабочего дня, в 17 часов, прозвучал сигнал тревоги. После приведения полка в полную боевую готовность в течение 8 часов была поставлена задача шестерке самолётов перебазироваться на оперативный аэродром Жана-Семей, находящийся всего в 70 километрах от нашего аэродрома. После посадки самолёты разместили на групповой стоянке крайне ограниченных размеров, а сразу же после выключения двигателей над аэродромом разразилась страшная гроза с обильными ливневыми осадками, которую мы пережидали в кабинах самолётов в течение полутора часа. Немного отдохнув, провели рекогносцировку аэродрома на предмет возможности руления и выполнения взлёта. Ширина рулежных дорожек составляла всего 13 метров при ширине колеи шасси 12 метров, но отсутствовали бетонные сопряжения на разворотах под 90 градусов, промерив всё шагами, убедились, что даже при выполнении правильного разворота внутренняя тележка шасси всё равно проходила по грунту. Комендант аэродрома привез «КамАЗ» гравия и высыпал его на сырой после вчерашнего ливня грунт, разровнял грейдером и убедил нас, что теперь мы вырулим. Первым вырулил заместитель командира полка подполковник Синёв и оставил на гравии небольшую колею. После выруливания второго самолёта майора Кузина колея стала ещё глубже, а мой экипаж выруливал третьим. На развороте стояло три сопровождающих с фонариками, которые руководили процессом выруливания и, выполняя последовательно их команды, во второй половине разворота я почувствовал, как начала проваливаться правая стойка шасси, увеличил УПРТ двигателей, но вырваться из глубокой колеи не удалось. Доложил руководителю полётов и выключил двигатели. Выполнение ответственейшего задания было сорвано, четыре самолёта из шести не вышли в полёт, что в конечном итоге и определило неудовлетворительную оценку, поставленную дивизии комиссией ГИМО. Было очень обидно, что не учёл вчерашний ливень и очень стыдно смотреть в глаза всем подчинённым, кто не спал уже вторую ночь. Утром вытащили самолёт, заменили винты на третьем двигателе, и к вечеру следующего дня я перелетел на свой аэродром. Прошло много лёт, но я часто вспоминаю ту ночь, как самую неудачную в своей лётной практике. Нисколько не утешает, что на этом аэродроме разбил на посадке самолёт «Ту-95К» майор Положий. Несколько позже при выполнении взлёта с максимальным весом на полосе при занятии исполнительного старта, проломив бетонную плиту, провалилась стойка шасси у майора Фирстова, парализовав работу аэропорта на 12 часов, а затем командир отряда 1226-го полка майор Бычкова зацепил консолью за истребительский капонир. Но жизнь продолжалась, и через три дня я снова улетел на патруль.
Перехваты и сопровождение в третьем и четвертом районах выполняли истребители с континентальной части Соединенных Штатов, и вели они себя агрессивней, чем европейские лётчики. По всей видимости, сказывалась близость собственной территории, а может, не хватало опыта выполнения подобных полётов. Самолёты были новые, не размалёванные, покрашенные серой краской. На перехват прилетали, как правило, тройками, все с полным боевым боекомплектом. Один располагался на удалении 1.500 метров от ведомого ракетоносца и держал под прицелом оба наши самолёта, два других перехватчика занимались фотографированием. Никаких приветствий, помахиванием руками и улыбок не было и в помине. Да и откуда им было быть – ведь и мы, и они хорошо помнили недавно происшедшие в этом районе мира события с южнокорейским «Боингом», и любая ошибка в самолётовождении каралась бы незамедлительно. Обстановка в наших экипажах тоже была очень напряжённой, и информацию об окончании сопровождения все воспринимали с большим облегчением.
Борьба за экономию топлива в каждом полёте на патрулирование имела огромное значение. Очень серьёзное отношение было к отработке инженерно-штурманского расчёта расхода топлива на земле при подготовке к полёту, выбору эшелонов и скорости полёта. ИШР тщательно контролировался старшим бортовым инженером, штурманом и командиром корабля через каждый час полёта. Но учесть точно направление ветра по всему маршруту и отклонение температуры от стандартной на высоте удавалось не всегда. Несмотря на то, что нам на борт выдавались карты с ветровой обстановкой по всему маршруту, прогноз иногда оказывался неверным, и приходилось постоянно лететь со встречным ветром и, как следствие, с маленькой путевой скоростью. Способов экономить топливо было несколько. На земле самолёт дополнительно заправлялся через пробки топливных баков «под завязку» после гонки двигателей. При выполнении дозаправки топливом в воздухе, по обоюдной договоренности с экипажем самолёта-танкера принималось дополнительное количество топлива до срабатывания на закрытие топливных клапанов, и зачастую вместо запланированных 35 тонн принималось 40. В процессе дозаправки можно было слышать такой диалог между двумя командирами кораблей:
- «Единичка», я « Двойка», сколько отдашь?
- Сколько можешь, столько и бери.
- Возьму «плюс пять».
- Бери.
- А самому на посадку хватит?
- Хватит. Главное, чтобы тебе хватило.
Но от этого способа после выполнения нескольких полётов пришлось отказаться. Делая всё для успешного выполнения заданий боевыми самолётами, экипажи самолётов «3М» и «М-4» производили посадки с аварийными остатками топлива в условиях метеорологического минимума погоды, без возможности ухода на запасной аэродром. В то же время «Ту-95МС» совершали посадки с большими остатками топлива, выполняя полёт на обратном этапе маршрута на повышенной скорости. Командующий 37-й воздушной армии своим приказом категорически запретил в дальнейшем выполнять дозаправку топливом в полёте в количестве, превышающим указанное в полётном задании. Поэтому приходилось постоянно считать топливо и выдерживать заданный режим полёта по высоте и скорости в зависимости от полётного веса, особенно – при полёте к зоне боевого патрулирования. В эскадрильи накопился определенный опыт в этом вопросе, и заместитель командира эскадрильи майор Зубарев Николай Николаевич очень много уделял вниманию его распространению, проводя занятия и тренажи. Будучи отличным методистом и инструктором, не имея высшего образования, он постоянно совершенствовал этот вопрос, проводил аэродинамические расчеты и оформлял их наглядно в графиках. Экономия топлива в парах, которые водил Зубарев, по остаткам топлива на посадке составляла от 6 до 8 тонн по сравнению с другими экипажами. В простых метеоусловиях это замечали немногие, а при усложнении обстановки видели все. Очень слаженно в этом вопросе работала пара майоров Мишнева и Ларионова. Они постоянно летали в одной паре и понимали друг друга с полуслова.
Борьба за дальность и продолжительность полёта шла постоянно. Много новаторства в этом вопросе проявил первый заместитель командующего 37-й воздушной армии генерал-майор авиации Козлов Лев Василевич. Под его руководством были выполнены два самых продолжительных полёта на стратегических самолётах. 27 февраля 1986 года пара самолётов «Ту-95МС», пилотируемых генерал-майором авиации Козловым Л.В.(с правым лётчиком подполковником Нижниковым А.А.) и заместителем командира 79-й тбад полковником Башкировым М.М. (с правым лётчиком подполковником Шолудько А.П.), выполнила полёт продолжительностью 32 часа 35 минут с выполнением двух дозаправок топливом в полёте с приёмом в каждой по 45 тонн топлива от самолётов «М-4». Причём дозаправка осуществлялась каждым экипажем от двух танкеров – 30 т от основного и 15 т от резервного. Взлёт и посадка были выполнены с аэродрома Семипалатинск. С Северного полюса экипажи доложили о выполнении ответственного задания открывшемуся 25 февраля 27-му съезду КПСС специально подготовленной на земле политработниками телеграммой. Посадка после такого длительного полёта осуществлялась ночью, при метеоминимуме погоды, с сильным боковым ветром, но экипажи произвели снайперские посадки в полосе точного приземления. Члены экипажей чувствовали себя нормально, много шутили, а тяжелее всего перенесли такой полёт кормовые стрелки, которые не имели никакой возможности встать и подвигаться в воздухе, чтобы размять ноги, им даже помогали выйти из задних кабин.
Более длительный полёт состоялся 10 февраля 1987 года. Пара самолётов «Ту-95МС», пилотируемых генерал-майором авиации Козловым Л.В. (в качестве правого лётчика – подполковник Алфёров В.В.) и полковником Башкировым М.М. (в качестве правого лётчика – подполковник Шолудько А.П.) взлётела с аэродрома Узин (Киевская область) и выполнила две дозаправки топливом в воздухе по 70 тонн в каждой от самолётов-танкеров «Ил-78». Причём в каждой дозаправке принималось по 35 тонн последовательно от двух танкеров. Из-за ухудшения метеоусловий в Узине посадка была произведена на запасном аэродроме Кипелово (Вологодская область). Продолжительность полёта составила 36 часов 36 минут, что до июля 2010 года являлось абсолютным рекордом для данного типа самолёта. Посадка была выполнена с максимальным посадочным весом, и если бы не ухудшающие метеоусловия, продолжительность полёта была бы более 40 часов. Основная цель этого полёта была достигнута, все системы самолёта и двигателей в таком продолжительном полёте работали надежно, а запаса кислорода хватало на выполнение и более длительного полёта. Фактически этот полёт был генеральной репетицией для выполнения беспосадочного полёта вокруг земного шара с четырьмя дозаправками в воздухе. Замысел и маршрут такого полёта существовал, но изменилась международная обстановка, «Холодная война» заканчивалась, и такой полёт не был выполнен, хотя все возможности для этого у нас были – и надёжная техника, и подготовленные экипажи.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 11, 06:36:02

(Продолжение)

Программа «Баланс»
В сентябре 1984 года все экипажи 2-й эскадрильи участвовали в программе «Баланс», проводимой совместно Главнокомандующими ВВС и ПВО на полигоне Сары-Шаган около озера Балхаш. На этой программе впервые проверялись боевые возможности ракет «Х-55» по преодолению противовоздушной обороны и способности радиотехнических средств обнаруживать, а истребительной авиации и зенитно-ракетных комплексов – уничтожать данные ракеты.
Программа состояла из трех этапов. На первом этапе наши экипажи выполняли практические пуски ракет в заданное время с больших высот, были известны заранее разрешённые зоны пусков и маршруты полётов ракет. Для наших экипажей это была отличная тренировка в боевом применении. Оснащенные телеметрией ракеты «противник» видел на своих локаторах уже в бомболюках наших самолётов после включения питания изделий. После выполнения отцепки ракеты поражались истребителями-перехватчиками или зенитно-ракетными комплексами.
На втором этапе условия пуска так же были известны заранее, но ракеты были боевыми, без телеметрии, и обнаружить их можно было только на траектории полёта к цели, что значительно усложняло задачу их уничтожения.
Самый важный и решающий был третий этап. Пуски выполнялись боевыми ракетами, какой экипаж, когда и откуда будет выполнять отцепку ракет, было строго засекречено для всех.
С самого утра 24 сентября 1984 года с нашей стороны началась подготовка именно к этому противостоянию. Сначала прошёл по маршруту разведчик, затем – демонстрационная пара, имитирующая подготовку и пуск изделия, потом с переменным профилем – доразведчик, и только поздно вечером взлетел основной пусковой экипаж – экипаж командира полка подполковника Пузанова. Впервые выполнялся практический пуск шести ракет с одного самолёта. Обязательным условием пуска было получение готовности к отцепке не менее пяти изделий. Так и получилось: одна ракета отказала на этапе подготовки к пуску, и старший штурман полка подполковник Лысенко произвёл отцепку пяти ракет «Х-55». В то время это было историческим событием в освоении вооружения нового поколения, и чтобы повторить подобное, потребовалось ждать ещё 24 года.
Ни одна ракета силами противовоздушной обороны сбита не была, но до цели долетели только три, а две столкнулись с рельефом местности. Такие результаты были доведены до пусковых экипажей в самой краткой форме, но они вселяли чувство уверенности в вооружении, которое мы имели на борту.
Но, к сожалению не всё прошло так гладко для наших экипажей, как начиналось. 27 сентября способ нанесения удара нашими экипажами был несколько иным. Пара самолётов постоянно находилась в зоне боевого дежурства и с периодом в полтора часа выполняла практические пуски с высоты 1.200 метров, и таких пусков должно было быть три. Погода в тот день была идеальной – безоблачно с видимостью значительно более 10 километров. С таких малых высот пуски выполнялись впервые, и нам, конечно, было очень интересно посмотреть за всем происходящим над бескрайними просторами казахстанской степи. Никаких серьёзных сбоев в работе авиационной техники до этого не было ни в одном экипаже, и дальнейшее развитие событий было для нас несколько неожиданным. Первым пуск двух ракет выполнял экипаж командира дивизии генерал-майора авиации Табашникова Н.И. с дублёром – экипажем майора Ларионова, в котором я летел инструктором. После доклада о получении готовности к пуску ведущего, ведомый экипаж выключил ракетное вооружение и быстро занял исходное место для визуального наблюдения за катапультированием двух ракет с «МКУ-6» из бомболюка ведущего самолёта. Пуск первой ракеты мы увидели чётко, с последующим запуском двигателя, а вторую никто не увидел, о чем сразу доложили по внешней связи. Штурман ведущего экипажа передал, что ушли обе ракеты, лампочки наличия их на борту не горят. Командир дивизии закончил задание и взял курс на базовый аэродром. Экипаж Ларионова начал выполнять повторный заход для подготовки к пуску одной ракеты, а дублёром к нему пристроился экипаж майора Пыльнева. Всё работало в штатном режиме, и в заданное время штурман корабля капитан Михайлов выполняет пуск. Экипаж чувствует легкое вздрагивание самолёта и приступает к визуальному поиску крылатой ракеты, испытывая опьяняющее чувство эйфории победы. Но через несколько секунд по самолётному переговорному устройству неожиданно следует доклад кормового стрелка прапорщика Тарасова: «Командир, кажется, ракета упала, вижу сзади по курсу полёта поднятую пыль». Штурман-инструктор майор Лимонов сразу спросил: «Посмотри внимательно, может это трактор какой по степи едет?». Я спрашиваю: «Взрыв был?», Кормовой стрелок отвечает: «Взрыва не было и на трактор не очень похоже». Запрашиваю ведомый экипаж: «Видели нашу работу?». Отвечают: «Не наблюдали». Самолёты пошли на повторный заход, для подготовки пуска, который должен выполнять экипаж Пыльнева, а дублировать экипаж Ларионова. На землю по дальней связи и через экипаж-ретранслятор доложили, что предположительно изделие приземлилось. На что сразу последовала команда: «Доложите точно результаты пуска». У экипажа стопроцентной уверенности из-за скоротечности процесса в падении ракеты не было. Доложили опять с хитринкой: «Предположительно приземлилась». Так повторялось несколько раз, пока обоим экипажам не запретили работу и дали команду о срочном возращении на базовый аэродром. После посадки и заруливания на стоянку в кабину поднялся командир полка и объявил, что экипаж арестован, ни с кем не общаться, взять документацию и построиться у правой стойки шасси. Смотрю, встречающих очень много, но к самолёту никто не подходит. На стоянку стремительно подъехали две черные «Волги», из которых вышли Командующий 37-й воздушной армиигенерал-полковник Горбунов, командир дивизии, начальник Особого отдела и знакомы, визуально ведущий инженер ракетного комплекса. Мы находимся в полном неведении и напряжении: что случилось и какие обвинения нам будут предъявлены? После доклада Командующему о выполнении задания и особенностях выполнения пуска мы узнали, что упали две ракеты: одна – после пуска экипажем Табашникова, другая – после пуска экипажем Ларионова, и что наш не совсем чёткий доклад держал в напряжении все силы противовоздушной обороны, а причины происшедшего будут расследоваться. После открытия бомболюков обнаружилось отсутствие предохранительных чек, больше известных, как «колокольчики», которые с гордостью носили на замках лётных курток штурманы пусковых экипажей. Ведущий инженер сразу же объявил, что претензий к экипажу нет. Оказалось, что за секунду до пуска комплекс выдал какую-то ложную команду, которую экипаж заметить был не в состоянии, и изделие упало как простая болванка.
На этом программа «Баланс» закончилась. Не было заключительного банкета, к которому начали проводиться подготовительные мероприятия, не было итогового приказа о награждении участников программы. Кто в ней победил, мы, рядовые экипажи, не знали. Результаты я не знаю до сих пор, да и всё происходящее я видел и оценивал с позиции командира авиационной эскадрильи, но то, что после сентября 1984 года эскадрилья всеми экипажами была готова в полном объёме к боевым действиям, это я знал точно. Экипажи были подготовлены на дозаправку топливом в воздухе и имели большой практический опыт выполнения практических пусков «Х-55». На переучивание эскадрильи ушло неполных два года, а впереди появилась новая боевая задача, о которой мы вскоре узнали от своего нового командира полка подполковника Пузанова Александра Ивановича.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 10, 06:37:25

(Продолжение)

Дозаправка топливом в полёте
Чтобы успешно выполнять боевые задания на «Ту-95МС», каждый экипаж должен был освоить дозаправку в воздухе от танкера «М-4» или «ЗМС». Все усилия руководящего состава полка и дивизии с мая 1984 года были направлены на решение этой сложнейшей задачи в кратчайшие сроки. Со всей Дальней Авиации в полк начал прибывать подготовленный на дозаправку на старых самолётах «Ту-95» лётный состав. Из Моздока прибыл новый заместитель командира полка майор Пыльнев Юрий Владимирович, оттуда же прибыл командир отряда майор Самошин Владимир Васильевич.
Из «соседнего» 1226-го тбап были переведены командир отряда майор Ткачук Виктор Петрович и опытнейший заправляемый лётчик-снайпер майор Серый Виктор Васильевич. Несколько позже из гарнизона Узин прибыли майоры Виноградов А.Н., Каричковский В.Н. и Кондаков В.И. Из гарнизона Серышево прибыли два заправляемых на самолётах «3М» командира отрядов майоры Фролов и Дырко, но от этого эксперимента вскоре пришлось отказаться, так как переучить даже лётчиков 1-го класса с одного типа на другой оказалось сложнее, чем подготовить уже освоившего «Ту-95» лётчика на дозаправку. Фролов очень долго имел определенные проблемы в технике пилотирования на посадке, а Дырко после вывозной программы отказался летать на «Ту-95» и ушёл на должность начальника командного пункта полка.
Чтобы подготовить командира корабля на дозаправку днём в соответствии с Курсом боевой подготовки «КБП-СС-72», необходимо было выполнить 3 вывозных полёта, 1 контрольный, 3 тренировочных полёта и 1 зачетный полёт с большим весом. Для этого выполнялось 18 контактов и перекачивалось 120 тонн топлива. Ночью программа подготовки была на два полёта меньше. Кроме этого, для подготовки руководящего состава в качестве инструктора выполнялось еще 2 контрольных полёта с правого сидения. В общей сложности только для подготовки моего экипажа пришлось выполнить 34 контакта и принять в воздухе 250 тонн топлива. В каждом полёте командир экипажа мог выполнить не более трех контактов, а инструктор не более шести, поэтому каждый инструктор брал в полёт на подготовку по два обучаемых лётчика. И если на начальном этапе массовой подготовки не хватало инструкторов, то затем не стало хватать танкеров. Экипажам танкеров создавались самые благоприятные условия для работы, их первыми заправляли керосином, выделяли все средства наземного обеспечения полётов в первую очередь, делалось всё, чтобы обеспечить максимальную загрузку танкеров в лётную смену. Находясь в нашем гарнизоне в длительных командировках, экипажи танкеров работали всегда с максимальным напряжением сил и высоким энтузиазмом. В 1984 году мы работали с экипажами 79-го тбап 73-й тбад из гарнизона Серышево, а с 1985 года стали взаимодействовать с экипажами 1230-го тбап 201-й тбад из гарнизона Энгельс.
Огромная нагрузка по выполнению полётов на подготовку легла на плечи инструкторского состава: полковника Бредихина П.Т., подполковника Аксенова В.Ф., майоров Пыльнева Ю.В. и Дубовика А.Я.
Много написано об этом сложнейшем виде лётной работы, но я уверен, что у каждого, кто летал на дозаправку, есть свое личное представление об этом уникальном процессе. Кому-то она давалась легко, кому сложнее, кому-то не давалась совсем, но летать на дозаправку стремились все, потому что это был и есть высший уровень лётной подготовки. Заправляемые лётчики ведут себя по другому, они, как никто другие, уверены в себе и гордятся своей профессией. Они, как правило, долго находятся на лётной работе и очень хотят слетать на дозаправку ещё и ещё раз. Это, как наркотик, который ты, попробовав один раз, получив огромное количество адреналина, уже никогда не сможешь бросить, пока находишься в авиации. Но заправка в воздухе – это, прежде всего, тяжелейший труд и огромная ответственность. Она не признает никаких авторитетов, перед ней все равны, как перед богом, будь ты хоть седой полковник, хоть безусый капитан.
В момент пристраивания, контакта и полёта в строю заправки допустимые отклонения измеряются в метрах и секундах. Одно несоразмерное движение рулями может привести к самым тяжелым последствиям. Будешь готовиться к дозаправке на земле в полном объеме, проходить тренажи в кабине самолёта, мысленно проигрывать все ситуации в кильватере – ты будешь победителем.
Если ты вышел в полёт, надеясь на свой опыт и природные навыки, то стихия выкинет тебя из кильватера, как неумелого ездока с необъезженной лошади. На моей памяти было немало случаев, когда опытные лётчики: командиры отрядов, эскадрилий и даже полков не могли дозаправиться в первом самостоятельном полёте, а вчерашние выпускники Рязанского 43-го ЦБП и ПЛС успешно летали на дозаправку, не испытывая никаких серьезных затруднений.
На заправке существует несколько правил, которые должны выполняться неукоснительно:
- надо правильно сидеть, опустив ниже сидение и отодвинув дальше педали, для исключения непреднамеренных длинных движений рулём направления;
- нельзя смотреть на приборную доску, а снимать всю пространственную информацию только с танкера;
- нельзя смотреть на конус, а видеть его нужно только объёмным зрением;
- нельзя доворачивать креном в кильватер танкера при появлении бокового отклонения самолёта;
- необходимо всегда находиться только на прямом шланге заправки;
- нельзя допускать длинных движений элеронами и особенно рулём направления.
С самых первых полётов на любом типе самолёта лётчика учат для выполнения координированного разворота при создании левого крена давать левую ногу, а при правом крене – правую ногу. Это у всех лётчиков отработано до автоматизма, на подсознательном уровне. В кильватере танкера надо делать все, наоборот, так при создании левого крена необходимо давать правую ногу, и на первоначальном этапе обучения это, как правило, и вызывает наибольшие затруднения.
При дозаправке от танкера «3М» особые трудности вызывал процесс контактирования с конусом. Металлическая воронка размером 1,2 метра в диаметре и весом около 220 килограммов вела себя крайне неустойчиво в воздушном потоке при малейшем несоблюдении заданных параметров, заправляемым самолётом, особенно – по высоте. Удар конусом по кабине сверху и особенно снизу приводил к серьезным повреждениям самолёта. Необходимо было не только отлично знать все аэродинамические процессы, происходящие в зоне обтекания конуса набегающим потоком, но и чувствовать эти зоны разряжения и возмущения физически. Подход к конусу осуществлялся строго под его нижний обрез, на удалении 1,0 – 0,5 метра штанга заправки поднималась в центр конуса, и после нажатия кнопки на штурвальной колонке следовал выстрел штанги в конус. Заправочная штанга просто удлинялась на 1,24 метра, а после возникновения небольшой положительной петли шланга кнопка «Выстрел» отпускалась и штанга возвращалась в рабочее состояние. Загоралось табло «Сцепка» и начиналась перекачка топлива с производительностью две тонны в минуту.
Особым шиком и признаком мастерства являлось выполнение контакта без выстрела. Такое контактирование вселяло веру в успешное выполнение заправки у самого командира и у всех членов экипажа.
На качество выполнения контактирования влияло много различных факторов: вес самолёта, высота полёта, видимость танкера, наличие болтанки, положения солнца относительно кильватера, состояние конуса и освещённость танкера и конуса при полётах ночью. Это – объективные факторы, и их можно и надо было учитывать, по крайней мере, ими объяснялись неудачные попытки и промахи при выполнении контактирования. Но существовали и субъективные факторы, которые зависели от настроя на полёт, внутренней собранности, состояния здоровья, предполётного отдыха и устойчивого психологического состояния. Они не были видны, но порой имели решающее значение в успешном выполнении полёта и зависели только от самого командира корабля.
Были и такие случаи, когда лётчик не мог преодолеть определенный психологический барьер и вынужден был уходить на другой тип самолёта. У меня в эскадрильи проходил подготовку молодой, перспективный командир корабля майор К-в, лётчик 1-го класса, который обладал уверенной и устойчивой техникой пилотирования. Вывозную программу на дозаправку он прошёл быстро и успешно, но перед первым самостоятельным вылетом был отстранен от полётов врачом части по причине высокого артериального давления. Такое повторилось и в следующую лётную смену. После проведенных дополнительных обследований и предоставленного отдыха лётчик в контрольном полёте опять показывает не вызывающую сомнения технику пилотирования, но перед самостоятельным полётом снова отстраняется от полётов по той же причине. Так и не сумев преодолеть себя, побывав дважды в госпитале, командир корабля не вылетел самостоятельно на дозаправку и продолжал дальнейшую лётную работу на самолёте «Ан-12».
А вот другой случай из моей практики. Находясь в командировке на аэродроме Энгельс, вместе с командиром отряда майором Труновым Вячеславом Валентиновичем, одним из самых опытных заправляемых лётчиков дивизии, мы занимались подготовкой четырех молодых командиров кораблей. Я с самого начала обратил пристальное внимание, как Трунов интересно рассказывает о процессе дозаправки. То он сравнивает приближение к конусу на прямом шланге с подъёмом на ледяную горку, что идти надо медленно, маленькими шажками, чтобы не поскользнуться и не упасть, а если чувствуешь потерю равновесия, остановись, переведи дух и ещё медленнее подходи к вершине горки – конусу. Колебания в кильватере танкера он сравнивал с движениями шарика по вогнутой поверхности гладкой канавки, где шарик всегда стремится к центру, и самое главное – не дать шарику проскочить далеко через центр канавки, а чтобы остановить «шарик-самолёт» надо правильно работать элеронами против движения его к центру кильватера. Но особенно красочно у него получались сравнения в обращении с конусом перед контактированием с ласками любимой женщины при пикантных ситуациях. И таких абстрактных сравнений было много. Но ещё больше удивило меня другое обстоятельство. Когда я полетел инструктором на допуск к самостоятельным полётам с капитаном Белоусовым, которого готовил Трунов, то первое же контактирование обучаемый лётчик выполнил без выстрела и стоял в строю заправки с приёмом 20 тонн топлива практически без отклонений. После расцепа лётчик выполнил сухой контакт и снова без выстрела, да так уверенно, что меня, знающего средний уровень подготовки на этом этапе, всё происходящее очень заинтриговало. Спрашиваю у Белоусова: «Ты стрелять-то по конусу умеешь?». Отвечает: «Умею» и безукоризненно выполняет контакт с выстрелом. Такую же уверенную технику пилотирования он показывает в тренировочных и зачетном полётах. Вскоре дальнейшая служба развела Белоусова и его инструктора по разным эскадрильям. И когда через год, будучи заместителем командира полка, я давал контрольный на дозаправку уже майору Белоусову, то был поражен его посредственной техникой пилотирования, и ни о каких контактах без выстрела речь уже не шла. Вот что значило высочайшее инструкторское мастерство в таком сложнейшем виде лётной подготовки.
Сам процесс приема топлива особых сложностей не представлял, так как самолёты «Ту-95» и «3М» по размаху крыльев были примерно одинаковыми, а стоять надо было строго по центру, и при возникновении незначительных отклонений заправляемый самолёт сам возвращался в кильватер. Ни в коем случае нельзя было допускать раскачки самолёта по крену, потому что на третьем качке заправляемый самолёт вылетал из кильватера, как правило, обрывая конус по слабому звену или обрывая шланг в месте крепления к танкеру. За всю историю полётов на дозаправку обрывов конуса было много, а обрывов шланга – только три: в экипажах майора Бирюкова (1226-й тбап), полковника Тузова (106-я тбад) и майора Фирстова (1226-й тбап). Все они по счастливому стечению обстоятельств закончились благополучно, но чтобы глубже понять опасность этого неординарного события в воздухе, об одном из них хочу рассказать подробно. Во-первых, я сам был в тот момент в воздухе на другом самолёте, а во-вторых, Саша Фирстов – мой друг и однокурсник по училищу, и всю эту историю я знаю из его уст. 24 июня 1986 года экипаж заместителя командира эскадрильи по политической части майора Фирстова Александра Геннадьевича выполнял тренировочный полёт на дозаправку топливом с приёмом 10 тонн от самолёта-танкера «3М». Вот как об этом рассказывает он сам:
«Летим на дозаправку. День, простые метеоусловия, видимость – миллион на миллион, болтанки нет и полная уверенность, что всё будет отлично. Экипаж – штатный, слётанный, да и опыт подобных полётов уже есть. Пристраиваюсь к танкеру, занимаю кильватер и выполняю чёткий контакт с конусом. Уверенно принимаю 10 тонн и иду на расцеп на прямом шланге. Прибираю обороты и потихоньку начинаю отставать. Внимательно смотрю за табло сигнализации длины выпущенного положения шланга, установленного в бомболюке танкера. Зелёная, зелёно-красная, красная, сейчас будет расцеп. Гаснет красная – значит шланг с барабана раскручен полностью, ещё прибираю обороты, чтобы ускорить процесс расцепа, вижу, как натягивается шланг, он даже визуально становиться тоньше, натянувшись, как тетива. Мгновенно появилось ощущение опасности, ещё уменьшаю УПРТ двигателей и замираю в ожидании схода конуса со штанги. И вдруг вижу, что шланг обрывается в месте крепления к барабану в люке танкера, извивается, как огромная чёрная змея, и на доли секунд замирает вертикально над самолётом. Неотрывно смотрю на это страшное чудовище, а в голове промелькнула мысль: «Саня – это конец!». Страшной силы удар бьёт по самолёту, шланг, как огромная плёть, ударил по стабилизатору. Правый лётчик убрал обороты всех двигателей, и мы со снижением стали отходить от танкера. В момент обрыва шланга я услышал крик кормового стрелка танкера: «Шланг, шланг оборвался!». Надо действовать. Уменьшаю скорость до 400, как требует «Руководство по лётной эксплуатации» самолёта. Занимаю эшелон 6.000 метров и беру курс на аэродром по прямой, через запретную зону ядерного полигона. Шланг постоянно бьёт по рулю высоты, самолёт летит по синусоиде с большой амплитудой колебаний, но рулей слушается. Кормовой стрелок докладывает, что шланг разбил правое боковое стекло задней кабины. Даю команду: «Подтянуть кислородные маски». Через экипаж-ретранслятор майора Пасухина установил связь с руководителем полёта на аэродроме. Кормовой стрелок докладывает: «Командир, от триммера руля высоты от ударов шлангом отлётел кусок сантиметров десять». Приказываю продолжать наблюдение, а сам, удерживая самолёт от непрекращающихся колебаний по высоте штурвалом, начал продумывать действия по вынужденному покиданию самолёта. И вдруг колебания резко уменьшились. Стрелок докладывает, что конец шланга попал между стволами кормовой пушки «АМ-23» и затих. В экипаже установилась напряжённая обстановка, все доклады обязательные и четкие. Идём на посадку. Мысль одна – как поведёт себя шланг с уменьшением скорости на посадочной прямой? Если он вырвется из зацепления, то последствия могут быть непредсказуемые. Особое волнение наступило около земли в процессе выравнивания, но всё закончилось благополучно. Только после заруливания на стоянку я понял всю степень опасности ситуации, в которой мы оказались в воздухе».
Виновником данного опасного авиационного инцидента явилось нарушение прочностных характеристик шланга заправки, усилия на разрыв которого оказались меньше, чем усилия по слабому звену, установленному на каждом конусе для исключения подобных ситуаций. Но нет худа без добра: если бы подобная ситуация произошла где-то за Полярным кругом, при выполнении дозаправки с максимальным весом до 187 тонн, экипаж заправляемого самолёта был бы обречён. За этот случай майор Фирстов А.Г. был награждён орденом «Красной звезды», а правый лётчик капитан Мещеринов А.В. – медалью «За боевые заслуги».
Существовала такая присказка, что настоящая дозаправка начинается после 170 тонн. Вес самолёта оказывал существенное влияние на процесс выполнения дозаправки. Самолёт с большим весом становился плохо управляемым и очень инертным, требовал строжайшего контроля по выдерживанию режима строя заправки, поэтому максимальный вес на контакте ограничивался 150 тоннами из-за сложности пилотирования. Но были и исключения: так при выполнении полёта на патрулирование экипаж майора Ларионова расцепился при весе 179 тонн, не добрав до максимального веса 8 тонн. Командир корабля принял решение на повторное контактирование, уверенно его произвел и перекачал необходимо количество топлива, что позволило успешно выполнить полётное задание.
Мне пришлось потом заправляться и от другого танкера - «Ил-78». Несколько изменённая, современная система дозаправки имеет свои плюсы и минусы. Новое навигационное оборудование танкера значительно упростила встречу самолётов. Экипажу заправляемого самолёта не надо отыскивать танкер, особенно – в условиях плохой видимости, он сам вас выведет на себя. Мягкий, неподвижный в потоке конус хоть и имеет значительно уменьшенные размеры, облегчает процесс контактирования в несколько раз и делает его безопасным. Отличная освещённость танкера делает процесс дозаправки ночью ничем не отличающимся от дневного полёта. Это – плюсы, но есть и значительные минусы. Во-первых, очень короткий шланг заправки, поэтому стоять десятки минут в контакте на шланге с рабочей длинной всего 18 – 20 метров, с большим весом очень и очень сложно. Это требует высочайшей профессиональной подготовки и лётной натренированности обоих лётчиков. Во-вторых, УПАЗ находится не по центру самолёта-танкера, и выдерживать строй заправки значительно сложнее, а близость второй силовой установки танкера не позволяет уклониться влево более одного метра. Летать с малыми весами и на приём небольшого количества топлива за таким танкером очень легко, но принимать по 40 тонн до веса 187 – очень и очень сложно.
Процесс полётов на дозаправку – творческий и очень индивидуальный, и манера пилотирования у всех командиров кораблей была разная. Ведь всех учат писать одинаково и буквы одни и те же, а почерк у всех разный. Самый красивый подчерк на дозаправке в нашем полку был у подполковников Пыльнева Ю.В. и Шолудько А.П., майоров Кравченко В.М., Трофимова Н.П., Зубарева Н.Н., Мишнева В.Н., Виноградова А.Н.
В сентябре 1986 года Военный Совет 37-й воздушной армии всех заправляемых командиров кораблей, выполнявших полёты на боевое патрулирование, наградил уникальными грамотами с личными фотографиями в парадной форме, выражением благодарности и пожеланием дальнейших успехов в совершенствовании лётного мастерства. В ней были стихи, которые волнуют меня до сих пор:
Все, кто прошли дозаправку в полёте,
Знают, что это не просто трюк.
Это – преданность лётной работе,
Воля и разум в движениях рук.
Небо не знает чинов и рангов,
На дозаправке бывает миг,
Когда проверяют конус и штанга
Всё, что за годы полётов постиг.
Пусть же не дрогнет рука у пилотов,
Если наступит тяжёлый час.
Смело ведите вперёд самолёты,
Родины с честью исполнив приказ!

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 09, 06:58:14

(Продолжение)

Программа «Резонанс»
В результате проведенных представителями МАП мероприятий, значительно повысилась вероятность выполнения тактических пусков. В ноябре было принято решения провести программу «Резонанс» на аэродроме в Жуковском для выполнения практических пусков ракет «Х-55» совместно с испытателями ЖЛИДБ. Старшим группы был назначен заместитель командира 79-й тбад полковник Бредихин. Для выполнения задач, выделялось два самолёта «Ту-95МС», оборудованных контрольно-записывающей аппаратурой, и три экипажа: майоров Дубовика, Трофимова, Кравченко и наш инженерно-технический состав. Средства наземного обеспечения полётов с рядовым личным составом прибыли из гарнизона Узин. Полёты выполнялись в смешанном составе экипажей, где инструкторами у лётчиков и штурманов и оператором КЗА летали испытатели с фирмы Туполева. Система секретности выполнения пусков была строжайшей, время взлёта экипажи узнавали только в день вылета, взлёт и выход из Московской зоны полётов осуществлялся в режиме строжайшего радиомолчания. Оба самолёта одновременно занимали исполнительный старт, и включение ведомым экипажем фар на большой свет после перехода на основные генераторы было сигналом готовности к взлёту пары. Пуски осуществлялись на северном полигоне «Хальмер-Ю» в районе Воркуты. Первого удачного пуска пришлось ждать долго: то не проходила циклограмма подготовки ракеты, то приходил запрет из-за наличия рядом натовского самолёта-разведчика «Орион», несмотря на соблюдения нами всех мер предосторожности. Наконец, первый практический пуск ракеты «Х-55» был выполнен в экипаже майора Дубовика А.Я. штурманом полковником Шутько Е.К.
Программа «Резонанс» продолжалась четыре месяца, и в ней, кроме названных экипажей, участвовал и мой экипаж. Было выполнено восемь практических пусков крылатых ракет по плану испытаний – по два каждым из наших экипажей.
Эта командировка дала нам всем очень много полезного. Мы общались с очень известными заслуженными лётчиками-испытателями, героями Советского Союза, которые к нам относились очень дружелюбно, давали много нужных практических советов, рассказывали большое количество интересных историй из жизни испытателей. Мы очень им завидовали, поражаясь их скромности и доступности. Но особенно поразило меня качество подготовки авиационной техники к полётам, отказов оборудования в полёте, к которым мы стали привыкать в полку, в Жуковском практически не было. Это, в первую очередь, говорило о том, что качество подготовки самолётов к полётам во многом зависело от человеческого фактора и опыта эксплуатации. Наши инженеры и техники многому научились у местных специалистов, и через год подготовленные ими самолёты уходили на боевые патрулирования уже в отличном состоянии.
Там же в Жуковском были выполнены и первые полёты на максимальную продолжительность и максимальную дальность. Особенно мне заполнился полёт 5 марта 1984 года на максимальную продолжительность в паре с майором Кравченко. Командование Дальней Авиации уже имело предварительную информацию, что самолёт «Ту-95МС» не выдает необходимых данных по одному из основных заданных лётных параметров из-за большого количества отбора воздуха от двигателей на все виды обогревов и вентиляцию оборудования в полёте. Перед полётом мне была поставлена задача Командующим 37-й воздушной армии произвести посадку с остатком не более 6 тонн на аэродроме Жуковский. Полёт выполнялся с ведущим инженером-испытателем на борту, который отвечал за эту программу. После взлёта с максимальным весом и набора начальной высоты полёта по потолкам инженер стал строжайшим образом контролировать заданный режим полёта на минимально-допустимой скорости, что не позволяло даже включить автопилот и через каждые 30 минут полёта, по мере выработки топлива приходилось увеличивать высоту снова до практического потолка. Так продолжалось в течение нескольких часов, но на обратном участке полёта после прохода Северного полюса ведомый экипаж доложил об уменьшении количества масла на третьем двигателе. Через 10 часов полёта при остатке 70 литров Кравченко выключил двигатель, снизился на высоту полёта на трех двигателях, занял скорость, соответствующую числу М - 0.6, и продолжил полёт. «Земля» заволновалась, постоянно требуя остатки топлива на посадке. Но, так как полёт ещё проходил за Полярным кругом и должен был выполняться в паре, я, оставаясь на большой высоте, полетел по маршруту галсами, чтобы не обогнать своего ведомого, постоянно контролируя его остаток топлива. Инженер-испытатель преследовал свои цели и умолял не изменять режим полёта, чтобы достичь объективного конечного результата хотя бы на одном самолёте.
По нашим расчетам остаток на посадке в Жуковском должен был быть около 10 тонн, с последующей выработкой топлива в районе аэродрома, что не вызывало никаких опасений. После пролёта Сыктывкара и попадания в облака, я дал команду ведомому экипажу действовать самостоятельно. По закону авиационной подлости, усилился встречный ветер, а при подходе к аэродрому посадки получили команду от Радиоцентра управления воздушным движением «Саксофон» следовать на запасной аэродром Куйбышев из-за ухудшения метеоусловий на аэродроме Жуковский. И вот здесь моё многочасовое галсирование за Кравченко, вылилось в аварийный остаток топлива на посадке в Куйбышеве.
Посадку пришлось выполнять с прямой, в условиях жесткого минимума погоды с остатком 4 тонны, фактически без права на повторный заход. После освобождения полосы я обнаружил несколько пожарных машин: все ждали аварийную посадку экипажа Кравченко, который сел на трёх двигателях через несколько минут после меня. Остаток топлива на ведомом самолёте оказался 7 тонн потому, что при полётах с малыми весами расход топлива на трёх двигателях оказался значительно меньше, чем на четырех. Продолжительность того полёта составила 16 часов 05 минут, и никогда больше я на «Ту-95МС» без дозаправки топливом в воздухе не летал. После посадки на самолёте Кравченко остаток масла на третьем двигателе оказался нормальным и составил 120 литров – просто был неисправен датчик масломера. Подобных отказов с выключением исправных двигателей в полёте в последующем было несколько и, как правило, в полётах на дальность. Через некоторое время была выполнена доработка самого датчика, а в руководство по лётной эксплуатации самолёта внесены соответствующие изменения о выключении двигателей при минимальном остатка масла только при уменьшении его давления или изменении других параметров работы двигателя.
Полёт на максимальную дальность выполнялся в более благоприятных условиях, и в последующих полётах на боевое патрулирование опыт этих экспериментальных полётов мы постоянно использовали. До разрешенной зоны пуска полёт всегда выполнялся на скоростях, соответствующих максимальной дальности полёта, а после выхода в зону боевого дежурства – на скоростях, обеспечивающих максимальную продолжительность нахождения в ней. Эти полёты научили нас правильно выполнять полёты по потолкам, учитывать все внешние факторы, и бороться за каждую тонну топлива, что нередко оказывалось важнейшим фактором в успешном завершении многих полётов.
Куйбышевский авиационный завод наладил массовый выпуск «Ту-95МС», и парк авиационной техники полка ежемесячно пополнялся новыми самолётами. Успешно шло практическое переучивание 1-й экадрилии, а 3-я закончила теоретическое обучение.
В апреле 1984 года состоялись Командно-штабное учение 37-й воздушной армии с участием самолётов «Ту-95МС» и выполнением практического пуска ракеты «Х-55». На «Резонансе» пуски осуществлялись через три часа после взлёта, и особой необходимости в астрокоррекции «НПК-95» не было, и общая продолжительность полёта составляла, как правило, не более 6 часов. В этот раз впервые полёт выполнялся штатным составом экипажа, на самолёте без КЗА, пуск осуществлялся через 10 часов после взлёта в условиях близких к боевому вылету. Экипажи майоров Иванова и Трофимова, взлетев с аэродрома Жуковский, сходили за Северный полюс, и на обратном пути ведущий экипаж (штурман – майор Лимонов) успешно выполнил практический пуск, причем ведомый экипаж (штурман – капитан Карпов) тоже получил математическую отцепку и был готов выполнить пуск изделия. Точность выполнения пуска оказалась очень высокой, чем была подтверждена готовность нового ракетного комплекса к боевому применению.
После проведения учений за успешное освоение новой авиационной техники майоры Иванов С.В. и Дубовик А.Я. были награждены орденами «Красной Звезды», майоры Трофимов Н.П. и Поздняков В.Н., капитаны Долгих С.В. и Карпов В.И. – орденами «За службу Родине» III степени, капитаны Потапчук Г.В., Статенин Н.Е., Исаков М.А., Лоншаков Г.В. и Селявко А.А. – медалями «За трудовую доблесть». Секретарь комсомольской организации 2-й эскадрильи капитан Земнухов В.С. был награжден почетным знаком ЦК ВЛКСМ.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 08, 09:22:17

2012 © С.В.Иванов

МЫ ПЕРВЫМИ ОСВОИЛИ РАКЕТОНОСЦЫ « ТУ-95МС »

Переучивание на «Ту-95МС»
Впервые о «Ту-95МС» я услышал на одном из партийных активов 79-й тяжёлой бомбардировочной авиационной дивизии в начале 1981 года, из выступления командира дивизии полковника Табашникова Николая Ивановича.
В середине лета стало известно, что первым на новую авиационную технику будет перевооружаться наш 1023-й тяжёлый бомбардировочный авиационный полк, которому в том году исполнялось 25 лёт со дня его образования. Основной причиной этому было, по всей видимости, то, что на вооружении полка стояли самолёты-бомбардировщики «Ту-95», имеющие самые ранние сроки выпуска и соответственно наименьший запас ресурса.
Командовал полком полковник Ториков Игорь Валерьянович – человек высочайшей энергии и самоотдачи, отличный методист, мастер спорта по офицерскому троеборью. Заместителями командира полка были подполковники Пузанов Александр Иванович и Аксёнов Вячеслав Фёдорович, начальником штаба – подполковник Нижников Александр Александрович, заместителем командира полка по Инженерно-Авиационной Службе – подполковник Старников Геннадий Павлович, заместителем командира по политической части – подполковник Аргунов Николай Александрович, старшим штурманом – подполковник Лысенко Анатолий Иванович. Полк был укомплектован молодым, но уже достаточно опытным лётным и инженерно-техническим составом. Экипажи полка выполняли сложные задачи по планам радиотехнической разведки объектов, расположенных в сопредельных странах Юго-Восточной Азии, на поиск и фотографирование авианосных ударных группировок в акватории Тихого океана, на сейсмическую разведку районов Крайнего Севера с применением бомб калибра от 3 до 9 тонн, проверки противовоздушной обороны страны.
К этому моменту мне было 28 лет, я был лётчиком первого класса, заместителем командира второй авиационной эскадрильи, подготовленным в полном объёме курса боевой подготовки во всех условиях (кроме полётов на дозаправку топливом в воздухе), имел определённый опыт инструкторской работы. Ну, а самое главное, я был переполнен жизненной энергией и огромным желанием летать на более современной технике.
В начале октября совершенно неожиданно я был включён в группу лётного и инженерно-технического состава для теоретического переучивания на авиационном заводе имени Г.Димитрова в городе Таганроге, в которую входили лётчики, старшие бортовые инженеры и специалисты по эксплуатации самолёта и двигателя. Старшим группы был заместитель главного инженера 37-й воздушной армии полковник Сухов Юрий Васильевич. Программа переучивания практически отсутствовала, не было подготовленных преподавателей, и всё обучение свелось к подготовке рефератов с последующим выступлением перед составом группы самими обучаемыми.
Самолёт «Ту-95МС» отличался от своего предшественника многими системами, что требовало тщательной подготовки. По всем неясным вопросам на консультации приглашались ведущие инженеры завода, которые с удовольствием и в полном объёме раскрывали все тонкости и нюансы конструкции нового для нас самолёта.
После возращения с переучивания я полностью окунулся в повседневную деятельность родного полка, занимаясь в основном подготовкой молодых командиров кораблей в районе аэродрома и на боевое применение.
В конце первого периода обучения перспектива ближайшего поступления новой авиационной техники в полк стала более очевидной, был отработан календарный план мероприятий подготовки личного состава, учебной базы и объектов. Необходимо было подготовить стоянку для самолётов с новым домиком Инженерно-Авиационной Службы, полностью переоборудовать Технико-эксплуатационную часть полка и заново создать Специальную Инженерную Службу для новых, совершенно неведомых для нас и абсолютно секретных ракет. Причем с каждым днём сроки сжимались, а объёмы нерешенных задач катастрофически увеличивались.
Решением командира дивизии первой к переучиванию должна была приступить 2-я авиационная эскадрилья в составе 5 экипажей, что было несколько необычным. Я был назначен командиром эскадрильи, заместителем – майор Дубовик Александр Яковлевич, заместителем по политической части – майор Трофимов Николай Петрович, два моих друга и однокурсника по выпуску из Тамбовского высшего военного авиационного училища лётчиков имени М.М.Расковой в 1974 году, командиром отряда – майор Поздняков Виктор Николаевич и командиром корабля – майор Стукалов Олег Яковлевич, все – лётчики первого класса. Заместителем командира эскадрильи по Инженерно-Авиационной Службе был назначен выпускник инженерной академии имени Жуковского капитан Потапчук Григорий Васильевич, только в августе прибывший в часть и который затем полностью оправдал доверие командования полка и дивизии и внёс огромный вклад в успешное освоение нового самолёта. Он сумел личным примером повести за собой весь технический состав эскадрильи и мобилизовать его на выполнение самых сложных задач. Начальником штаба эскадрильи был назначен старший лейтенант Ткалич Пётр Николаевич, назначение которого оказалось не очень удачным, и по объективным причинам вскоре он был отстранён от должности и уволен из рядов Вооруженных Сил.
10 ноября 1982 года экипаж старшего инспектора-лётчика Отдела боевой подготовки 37-й воздушной армии полковника Говорова Сергея Яковлевича и мой экипаж приступили к практическому переучиванию на «Ту-95МС» на аэродроме Ахтубинск по специальной укороченной программе под руководством лётчика-испытателя полковника Максимова Евгения Евгеньевича. После выполнения 5 полётов он дал нам допуск к выполнению полётов на «Ту-95МС» днём и ночью по ранее достигнутому уровню подготовки на самолёте «Ту-95».
Несмотря на сокращенную программу переучивания, новый самолёт мне, как лётчику, очень понравился. Просторная с прекрасным обзором передняя кабина, электрическая система регулирование по росту лётчика места положения сиденья и педалей, во многом улучшенные аэродинамические характеристики устойчивости и управляемости за счет установки комплекса автоматов «КА-142», более совершенная система управления самолёта с необратимыми гидроусилителями и управляемым стабилизатором. И вообще все было современным, новым и свежеокрашенным, у самолёта был особый запах нового аппарата, который вызывал огромное желание на нем летать.
Сразу же после завершения переучивания оба экипажа отправили в Москву, куда привезли необходимую лётную документацию из Семипалатинска. Заместителем командующего 37-й воздушной армии генерал-майором авиации Никитовым Владимиром Алексеевичем экипажам была поставлена задача на выполнения перелёта двух первых самолётов из Таганрога на базовый аэродром. К сожалению, сразу после прибытия в Москву в результате обострения язвенной болезни полковник Говоров попал в реанимацию и был прооперирован. Было принято срочное решение повторно отправить в Ахтубинск командира инструкторского экипажа подполковника Степаненко Анатолия Антоновича, который до этого готовился в экипаже Говорова помощником командира корабля. После чего в личной беседе с командующим 37-й воздушной армии генерал-полковником авиации Горбуновым Иваном Владимировичем я был строго проинструктирован в соблюдении строжайших мер личной безопасности, чтобы не сорвать сроки перевооружения.
Самолёты на заводе нас уже ждали и были готовы к перелёту, причём второй самолёт должен был перегонять экипаж заводских лётчиков-испытателей во главе с Гордиенко Славой Николаевичем. И вот 17 декабря 1982 года самолёты «Ту-95МС» с бортовыми номерами «21» и «22» взлетели с аэродрома Таганрог и взяли курс на восток, домой, в Семипалатинск.
Кроме меня, в состав экипажа входили: помощник командира корабля – старший лейтенант Земнухов В.С., штурман корабля – майор Лимонов В.И., второй штурман корабля – капитан Долгих С.В., штурман-инструктор – майор Гаврилов Д.С., бортовой инженер – капитан Касьяненко А.В., оператор бортовой системы связи – лейтенант Чемухин А.М. и кормовой стрелок – старший лейтенант Огурцов А.В. Этот перелёт был для нас очень сложным испытанием, так как первый раз мы выполняли четырёхчасовой полёт по маршруту самостоятельно с новым навигационным комплексом. Но всё закончилось благополучно, и в заданное время оба самолёта произвели посадку на родном аэродроме, где нас ждала, несмотря на сильный мороз, торжественная встреча, с выносом Боевого знамени полка, митингом и последующим банкетом в лётной столовой.
В этот день в гарнизоне произошло еще два знаменательных события: командиру дивизии полковнику Табашникову Н.И. было присвоено очередное воинское звание «генерал-майор авиации», а в жилом городке сгорел ликёроводочный магазин. К сожалению, мой экипаж в тот вечер понёс существенную потерю: по дороге домой поскользнулся и сломал ногу штурман эскадрильи майор Лимонов, который имел инструкторский допуск, и его место на долгие шесть месяцев занял помощник штурмана эскадрильи капитан Долгих.
Со следующего дня началась напряженная работа по подготовке к первым полётам. Инженерно-технический состав в течение пяти суток не прекращал работы на самолётах, постоянно сталкиваясь всё с новыми отказами и спецификой наземного обслуживания.
Ответственными за организацию и контроль выполнения полётов от 37-й воздушной армии был начальник Отдела боевой подготовки генерал-майор авиации Дейнекин Петр Степанович, а от 79-й дивизии – полковник Бредихин Павел Тарасович.
Личный состав 2-й эскадрильи теоретическое переучивание проходил на базовом аэродроме в только что создаваемой учебной базе при минимальном наличии специальной литературы. В качестве преподавателей были задействованы уже переученные на предприятиях Министерства авиационной промышленности инженеры полка и дивизии.
Первые полёты в полку на новых самолётах состоялись 23 декабря 1982 года. Первым выполнил полёт на самолёте «Ту-95МС» командир полка подполковник Ториков с лётчиком-инструктором подполковником Степаненко. Руководил полётами подполковник Пузанов, который был теоретически переучен на новый самолёт и только что вернулся с сессии из Военно-воздушной академии имени Гагарина.
Полёты проводились с очень высокой интенсивностью, за месяц было выполнено 11 лётных смен. Подготовка к каждым полётам требовала новых методик и моделей выполнения полётных упражнений, которые постоянно создавались и переделывались. Методический час проводился перед каждой лётной сменой, и многие решения принимались коллегиально. Приходилось работать без выходных, а совещания проводить поздно вечером.
Но тяжелее всего приходилось техническому составу, особенно –старшим техникам кораблей старшим лейтенантам М.Исакову и Н.Статенину, так как все работы на самолёте должны выполняться в их присутствии, а работы производились практически круглосуточно. Инженер эскадрильи капитан Потапчук по двое, а иногда и по трое суток не убывал на отдых домой, ночуя на пункте управления Инженерно-Авиационной Службы эскадрильи.
Специалисты по навигационно-пилотажному комплексу сразу же столкнулись с множеством проблем, а разбирались по-настоящему в нём только два молодых инженера, выпускники Иркутского высшего авиационного инженерного училища лейтенанты Зимин и Полховцев. Это они заставили работать навигационно-пилотажный комплекс «НПК-95» надёжно и точно, обучили всем премудростям его эксплуатации весь лётный и инженерно-технический состав полка и дивизии, во многом усовершенствовали принципы его применения на боевом самолёте. При возникновении малейших неисправностей в работе комплекса перед полётом все командиры и штурманы кораблей сразу звали на помощь Зимина или Полховцева. К сожалению, судьба у них оказалась разной: они вместе, через полтора года стали инженерами полка по авиационному оборудованию, и если Юра Полховцев затем стал полковником, старшим инженером Дальней Авиации, то Юра Зимин был уволен из армии, не выдержав бремени популярности, через пять лёт старшим лейтенантом.
Чтобы сократить время подготовки самолёта к повторному вылету и использовать самолёты с максимальной загрузкой в лётную смену при полётах в районе аэродрома, была отработана новая методика, которая затем успешно была применена на практике – это дозаправка самолётов на земле при работающих двигателях от топливозаправщиков «ТЗ-60». После выполнения пяти полётов по кругу самолёт останавливался в конце магистральной рулёжной дорожки, где его ждал топливозаправщик и технический расчет, выключался первый двигатель, и через систему централизованной заправки осуществлялась подача топлива в баки самолёта. Экипажи в это время осуществляли пересадку и приём рабочих мест с соблюдением всех мер безопасности. Время подготовки к повторному вылету самолёта сокращалось с 3 часов до 40 минут, что значительно увеличивало интенсивность лётной работы. Накопленный опыт выполнения таких дозаправок позже использовался руководящим составом полка при выполнении взлётов самолётов из различных степеней готовности к вылету, когда дозаправка осуществлялась на предварительном и даже исполнительном стартах.
В эскадрильи было десять групп технического обслуживания, но самые большие трудности выпали на группу ракетного вооружения. Для них всё было новое, ведь никто не имел даже малейшего опыта эксплуатации, как самой ракеты «Х-55», так и всего комплекса ракетного вооружения, контрольными прогонами которого сутками занимались инженеры по вооружению всех уровней. Начальник группы капитан Колпаков Владимир Николаевич, а затем сменивший его на этой должности капитан Селявко Александр Александрович сумели создать коллектив молодых единомышленников, которые никогда не ныли и всегда показывали пример профессионального мастерства на всех тренировках и приведениях полка в боевую готовность. С самого начала переучивания на стоянку эскадрильи постоянно прибывало много вышестоящих начальников, которых больше всего интересовал процесс подвески шести крылатых ракет на многопозиционную катапультную установку «МКУ-6». Начальником расчёта по подвеске изделий в этом случае, как правило, назначался старший лейтенант С.Маковка, который вешал ракеты не только быстро, но и красиво. Он так умело руководил расчетом, подавал такие громкие и чёткие команды, что все наблюдавшие за процессом подвески верили в его простоту и скоротечность.
10 января 1983 года экипаж командира отряда майора Позднякова был подготовлен одиночно на маршрут днем и сразу же после зачётного полёта и оформления допуска был отправлен за третьим самолётом. Именно этот экипаж перегнал все оставшиеся самолёты из Таганрога и многие из Куйбышева.
Первые полёты по маршруту выполнялись в паре со старым «Ту-95» в качестве контролёра, чтобы избежать больших уклонений из-за низкой надёжности и неточной работы навигационного комплекса. Но штурманы быстро освоили премудрости и особенности эксплуатации навигационно-пилотажного комплекса «НПК-95» и стали уверенно выполнять всё более длительные полёты, беря от каждого полёта максимум возможного.
Старший штурман полка подполковник Лысенко Анатолий Иванович, штурман полка майор Визнер Валерий Адамович, помощник штурмана эскадрильи капитан Долгих Сергей Васильевич, штурман отряда капитан Кириллов Владимир Васильевич и штурман корабля капитан Карпов Владимир Иванович были настоящими первопроходцами на пути освоения навигационного комплекса.
С каждой лётной сменой становилось ясно, что самолёт «Ту-95МС», не прошедший войсковых испытаний, не готов к выполнению основных задач по предназначению. Бортовой комплекс ракетного вооружения с ракетой «Х-55» отличался очень низкой надежностью. Если на земле на некоторых позициях «МКУ-6» прогоны циклограммы подготовки к пуску ракеты проходили, то в воздухе мы в течение трех месяцев не могли получить ни одной «математической отцепки» при выполнении тактических пусков. Огромную работу проводил в этом вопросе главный штурман 37-й воздушной армии полковник Шутько Евгений Константинович, который сам лично в суровых зимних условиях осуществлял прогоны, отыскивая неисправности, не жалея ни себя, ни штурманский, ни инженерно-технический состав.
Каждая лётная смена заканчивалась большим разбором с участием всех армейских, дивизионных инженеров и представителей министерства авиационной промышленности. На этих разборах, как правило, не рассматривались вопросы техники пилотировании и навигации, а решались вопросы, связанные с отказами авиационной техники, и сразу же принимались оперативные меры по устранению, выявленных в полётах дефектов и неисправностей.
Причем техника пилотирования командиров кораблей была очень уверенной. Ещё не было настоящего объективного контроля, не было экспресс-анализа и даже оперативной обработки «МСРП-64» на «Луч-72», но по данным «К-3-63» в течение первых ста полётов не было ни одной посадки с перегрузкой более 1,3. Залогом этому была тщательная подготовка на земле, повышенное чувство ответственности и настроенность на успешное выполнение каждого полёта всеми экипажами.
В феврале мы успешно закончили подготовку ночью, и к нам прибыла первая комиссия из 37-й воздушной армии по проверке процесса организации и выполнения переучивания. Потом этих проверок было огромное количество, но эта, первая почему-то запомнилась. Мы шли вперёд, как слепые котята, набивая шишки, спрашивая помощи у старших товарищей. К сожалению, некоторые члены комиссии не поинтересовались нашими проблемными вопросами, а закрывшись в кабинете замполита полка, начали отыскивать мельчайшие, ничего не решающие недостатки. Разбор работы комиссии проводился на расширенном заседании партийного комитета части. В резкой и необъективной форме в наш адрес было высказано много несправедливых недостатков, что Руководство по лётной эксплуатации самолёта личным составом не изучается и в основном оно лежит невостребованным в секретной библиотеке, что новые методики выполнения полётов не отрабатываются, а тренажи с лётным составом не проводятся, и так далее. Высказанное вызвало у меня и моих заместителей ответную негативную реакцию в наших выступлениях, что привело к конфликтной ситуации, которую умело локализовал председатель комиссии полковник Поляков в своем заключительном слове. Немного успокоившись, мы сделали правильные выводы, и стали более тщательно относится ко всем вопросам организации переучивания, особенно – в ведении отчётной документации. О результатах работы этой комиссии и конфликтной ситуации на разборе было доложено Командующему 37-й воздушной армии. Последующие комиссии, которые затем прибывали с проверками в часть, изменили свой стиль работы на более конструктивный и творческий, оказывая посильную помощь советом и делом.
Командующий 37-й воздушной армии генерал-полковник авиации Горбунов Иван Владимирович неоднократно встречался с нами, интересовался успехами, ругал за неудачи и постоянно ставил новые, казалось совершенно невыполнимые задачи. От него мы впервые услышали о боевом патрулировании в зонах разрешенных пусков ракет, и что для этого требуется сделать: в о-первых, надо научить летать самолёт с ракетой в полётах на максимальную дальность и продолжительность, а во-вторых, необходимо всем экипажам освоить дозаправку в воздухе с приёмом максимального количества топлива днём и ночью.
Чтобы значительно ускорить этот процесс, в марте 1983 года приступил к переучиванию руководящий состав дивизии. Заместитель командира дивизии полковник Бредихин Павел Тарасович, быстро освоив новый самолёт, намного расширил возможности и темпы переучивания полка.
Количество самолётов увеличилось до шести, все они были с Таганрогского завода, с ненадёжным турбогенератором «ТГ-60», с примитивными барабанными тормозами и никому ненужным резервным навигационным контуром «ВНПК-154». В апреле 1983 впервые в полёте был выполнен тактический пуск ракеты «Х-55» с получением «матотцепки» экипажем майора Дубовика.
Затем было выполнено несколько полётов по специальной трассе на полигоне «Владимировка» «верхом на ракете», когда после выполнения тактического пуска самолёт с ракетой в бомболюке летел по маршруту «Х-55» через все зоны коррекции, получая команды от ракеты на пилотажный комплекс самолёта. Весь полёт контролировался с земли радиолокационными станциями наблюдения, точность полёта была очень высокой, а результаты этих полётов вызывали надежду на скорое выполнение практического пуска.
Со второго учебного полугодия 1983 года 2-я эскадрилья увеличилась до 8 экипажей. В отряд майора Позднякова В.Н. влился экипаж опытного заправляемого лётчика майора Кравченко Виктора Михайловича, и сформировался новый отряд майора Мишнева Владимира Николаевича с командиром корабля майором Ларионовым Владимиром Павловичем. Вопрос подготовки заправляемых лётчиков стал выходить на первый план.
На тот момент в полку было только два самолёта «Ту-95МР», оборудованных системой дозаправки топливом в воздухе, и три заправляемых лётчика: заместитель командира полка по лётной подготовке подполковник Аксенов В.Ф., заместитель командира 2-й эскадрильи майор Дубовик А.Я. и командир корабля майор Кравченко В.М. Опыта выполнения полётов на дозаправку на «Ту-95МС» не было ни у кого, а как поведёт самолёт с новой системой управления, оборудованной комплексом автоматов «КА-142», в кильватере танкера, не знал никто.
В апреле полковник Бредихин выполнил несколько полётов в строю пары левым и правым ведомым, с заходом в кильватер ведущего самолёта. А уже в июне экипаж майора Дубовика с инструктором полковником Бредихиным после тщательной подготовки выполнил первый полёт на приём топлива в полёте и выполнение сухих контактов. Результат и впечатления от полёта были самые положительные.
В целях ускорения процесса подготовки на дозаправку командиров кораблей было принято решение начать подготовку на самолётах «Ту-95МР» командира полка подполковника Торикова, заместителя командира полка подполковника Пузанова, командиров отрядов майоров Позднякова и Мишнева, командира корабля майора Ларионова. Подготовкой в качестве инструкторов занимались начальник Службы боевой подготовки дивизии подполковник Алпатов А.И. и заместитель командира полка по лётной подготовке подполковник Аксёнов В.Ф. В результате этой подготовки количество заправляемых лётчиков в полку увеличилось более чем в два раза.
Но темпы перевооружения, к сожалению, резко снизились из-за низкой исправности самолётов, в результате чего на полёты выводилось только один – два самолёта. Личный состав продолжал выполнять задачи с высоким напряжением. Создавалась современная учебная база с новыми классами, работающими стендами и макетами, строился новый командный пункт полка, из заброшенного ангара создавалось новое здание специальной инженерной службы (СИС) для первого и позиция для второго боекомплектов ракет. Командовал этим подразделением майор Верхотуров Павел Иванович, а затем майор Сокол Сергей Иванович. Полностью реконструировалась ТЭЧ полка под руководством майора Горшкова Владимира Степановича, и вводились в строй два новых домика Инженерно-Авиационной Службы 1-й и 2-й эскадрилий. Кроме того, 3-я эскадрилья подполковника Синёва Сергея Сергеевича летала на старых самолётах и занималась интенсивной подготовкой молодых экипажей, а 1-я эскадрилья подполковника Шолудько Александра Петровича приступила к практическому переучиванию лётного и инженерно-технического состава 40-го тбап 73-й тбад с последующей перегонкой самолётов на аэродром Серышево.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 07, 07:27:43

(Окончание)

Над Берлином
К первому полёту на Берлин готовились тщательно. Провели тончайшие расчёты времени и расхода горючего. Молодчего очень манила мысль обрушить бомбы на фашистскую столицу. Жажда мести к гитлеровским бандитам живёт в душе лётчика непрестанно, она вдохновляет его на чудесные подвиги. Отправляясь в такие вылеты, лётчик с особенной силой чувствует себя представителем народного гнева и мести. Эти мысли и чувства, живя в душе лётчика, не выражаются вовне гладкими, книжными фразами. Перед вылетом летчик больше говорит о бензине, о маршруте, старается получше отдохнуть.
Молодчему предстояло лететь на новом, ещё не облётанном самолёте, почему его приготовления были особенно тщательными. Точно был высчитан расход масла и бензина – так, чтобы их хватило в оба длинных конца.
Ночь выдалась ясная. Пролетели над горящим Штеттином, там уже, видно, побывали наши. Подошли к Берлину. Молодчий ясно видел этот огромный, серый ненавистный город.
Он тих и тёмен. Никто до Молодчего сегодня ещё не побывал здесь.
Вдруг вспыхнули прожектора. Их множество в Берлине. Они передавали Молодчего друг к другу.
А над Берлином – один Молодчий. И все прожектора – на него. Они передавали Молодчего друг другу. Да, из этой ослепительной паутины нелегко выпутаться. А тут грянули зенитки из всех трёх поясов берлинского ПВО. И все – на Молодчего.
Четырнадцать памятных минут Молодчий был в лучах и в обстреле.
Штурман Куликов, как всегда, спокойно улыбался. Стрелок-радист Памфилов встревожился:
- Здорово треплет, товарищ командир!
Молодчий прикрикнул на него. И, в конце концов, ловким манёвром (левый поворот и скольжение) вышел, вырвался из лучей.
Тотчас потухли прожектора, прекратилась стрельба. Фашисты хотели бить по советскому лётчику наверняка. Но и советский летчик хотел бить по фашистам наверняка. Потому Молодчий и не бросал бомб ещё. Он не нашёл ещё своих объектов. Он кружил над Берлином, ища их.
Вот они! И на головы берлинцев полетели бомбы Молодчего.
Тотчас опять загавкали зенитки, и пошли шарить по небу десятки прожекторов.
Молодчий посмотрел на зажжённые им в Берлине сильные пожары и повёл самолёт домой.
На обратном пути он пел песни, конечно, украинские. И все пели. Чуть ли не танцевали.
Молодчий сделал уже свыше двухсот боевых вылетов. Каждую ночь и не однажды в ночь этот отважный сын украинского народа вылетает и громит немецкие войска, тылы, города, базы, эшелоны. Он хочет бить немцев каждую ночь, без пропусков, воздать им полной мерой за муки истерзанной Украины. А в те редкие ночи, когда погода объявляется нелетной даже для Молодчего, он скучает, словно не земля его стихия, а небо, фронтовое ночное небо, исполосованное прожекторами и разрывами снарядов.
Он растёт, учится, совершенствует свои знания вместе с Красной Армией, вместе с её авиацией.
Был Молодчий Героем Советского Союза. Сейчас он получил вторую «Золотую Звезду». В день опубликования Указа был Молодчий капитаном. Дважды Герой Молодчий – уже майор.

Бортстрелок · 2025 июля 06, 07:18:33

(Продолжение)

В зарубежных небесах
Первый «заграничный» вылет Молодчего был в Кёнигсберг. В таких далёких полётах Молодчий ещё не бывал.
На машину поставили дополнительные баки с бензином. Полёт был нелёгким. Трудности начались при взлёте. Тяжело было оторваться на перегруженной машине.
Полетели. Неприятности с погодой. Сплошная стена облачности высотой в восемь тысяч метров. Чтобы машина не обледенела, Молодчий не спускался ниже пяти километров. Здесь, на этой высоте – только снегопад. Снег пробивался сквозь щели самолёта и порошил Молодчему лицо.
Едва ли не впервые в жизни у Молодчего мелькнула мысль: а не вернуться ли? Уж очень дьявольская погода. Тотчас природное упорство возобладало, и он отогнал эту мысль. Очень хотелось отбомбиться по немцам в их логове.
А облачность всё не кончалась, так в ней и подошли к району Кёнигсберга. Тут Молодчего ожидала самая большая досада, тут Молодчий совсем огорчился – облачность стояла и над самим Кенигсбергом. Город был закрыт. Нет у лётчика большей неприятности, чем закрытая цель.
Под Молодчим в облаках бушевала гроза. Досадно сознавать что там, внизу, немцы, наверное, чувствуют себя в безопасности под прикрытием грозы и облачности и, возможно, посмеиваются над русским лётчиком, проделавшим зря такой длинный путь. Нет, так нельзя, надо что-то придумать.
Упорный и изобретательный ум Молодчего подсказал ему простую и смелую мысль. Он стал водить самолёт в районе Кёнигсберга. Он хотел вызвать на себя огонь зениток. Они помогут ему определить точку цели.
Вскоре экипаж увидел в облаках вспышки огня и чёрные пятна. Дерзкий расчёт оправдался – немецкие зенитки стреляли. Тотчас Молодчий ринулся в самый густой огонь и здесь сбросил бомбы. И ещё, и ещё.
Основательно побомбив город, Молодчий лёг на обратный курс. Он был также труден. «Когда мы вышли из облачности, – говорит Молодчий, – я считал, что я второй раз родился».
После этого Молодчий летал на Кёнигсберг и бомбил его ещё три раза.
Бомбил он и Данциг. Это – ещё дальше. Сквозь «ворота» в облачности вышел на цель. Светила луна. Огонь был сильный. По самолету стреляли зенитки с суши и с моря. Первый раз Молодчий был в таком огне. Но страшно не было. Столько дела в бою, что для страха просто не остаётся времени. Самолёт не получил даже царапины.
- Мы увидели в Данциге много пожаров, успокоились, что наши бомбы легли по цели, и пошли домой.
Вскоре Молодчий полетел на Будапешт. Это – много дальше. Погода была не очень хорошая – бушевали грозы. Но Дунай был хорошо виден, и на нём качались буйки с огоньками. В городе пылали пожары. Наши уже побывали здесь. Гитлеровские прихвостни, видно, не ожидали посещения советских лётчиков. Ни одного прожектора, а зенитки доставали только до трёх тысяч метров.
- Ну, мы подошли тихо, благородно, как на полигоне отбомбились и улетели домой.
Бухарест, посещённый вслед за тем Молодчим, ещё менее того ожидал визита советских лётчиков. Видимо, столица румынских лакеев Гитлера считала себя прочно защищённой от этого дальностью расстояния. Город был ярко освещён. Какая-то залётная радиоволна принесла песенку на мотив «Цыплёнок жареный». Право, в этом было нечто символическое.
Экипаж Молодчего принялся подпевать и сбросил бомбы. Свет сразу был выключен. Но зенитки не стреляли. .
- Эти румыны, – презрительно сказал Молодчий, – эти румыны, наверно, даже и стрелять не умеют.
Улетали при свете больших пожаров, занявшихся в Бухаресте.
- Я в этом полёте, – вспоминает Молодчий, – своего штурмана ещё больше полюбил. Возвращались мы в густой облачности. Ночь ещё не кончилась. Абсолютная темень. А Куликов мой говорит: «Саша, ещё три минуты — и пробивай облачность». Точно через три минуты я пробил облачность. И что вы думаете? Под нами – наш аэродром. Точка в точку. Вот это штурман!

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июля 05, 07:20:58

(Продолжение)

«Вот это здорово!»
Говорят, что лётчики с течением времени приобретают качества птицы – остроту глаза, чувство ориентировки и т. п. Если и так, то это относится к дневным лётчикам. Ночники не приобретают качеств совы. Ночники слепы. Полёт их так и называется – слепой полет. Ночники видят только приборы, мерцающие перед ними на щитке. Начинающие ночники должны, прежде всего, преодолеть свою веру в обманчивые показания чувств. Чувства могут соврать. Не врут приборы.
В полёте есть ни с чем несравнимая прелесть: близость голубого неба, необъятная ширь горизонта, красота расстилающейся внизу земли – леса, реки, города.
Это всё – не для ночников. Ночники летят во тьме. На глаза плотно нахлобучена чёрная шапка ночи. Ночники видят небо только в лучах прожекторов, которые гонятся за ними, как смерть. Они видят землю только в зареве пожаров, которые они сами зажигают. Мрак и огонь – вот всё, что они видят.
Работа ночников самая трудная, и в этом их гордость.
Молодчий был уже опытным летчиком, когда ему пришла в голову мысль, как увеличить эффективность ночных вылетов. Он предложил за несколько минут до общей бомбёжки выпускать на цель самолёт, который бросал бы светящиеся бомбы. Он вызвался повести такой самолёт.
Полетели. Целью был крупный железнодорожный узел. Прилетели. Товарищи на других самолётах в это время держались в кругу, поблизости, выжидая своей минуты.
С самолёта Молодчего полетели САБы, то естъ светящиеся авиационные бомбы. Очень точно, как раз над целью. Кстати, тут же Молодчий положил и несколько фугасок. Цель видна с ослепительной ясностью.
И вдруг – яркий свет в кабине. Молодчий попал в лучи прожекторов. Горохом загрохотали осколки зениток по самолёту. Смотреть только на приборы! Подымешь глаза на секунду и тотчас ослепнешь от прожекторов и грохнешься вниз!
Смотреть только на приборы! Искусным манёвром Молодчий вырвался из лучей прожекторов. Полегчало!
И слышен грохот прекрасней всякой музыки. Это налетели наши самолёты и в свете САБбов бомбят узел.
А уходить Молодчему как-то не хочется. У него оставались ещё бомбы. САБы ещё светят, чего же свету зря пропадать. К тому же все ребята здесь, держатся в кругу над целью, бомбят. Молодчий, человек компанейский, зашёл ещё раз на цель и отбомбился при свете, который он сам же зажёг и к которому питал какое-то отеческое чувство. Опять его поймали прожектора, целых тринадцать прожекторов, и зенитки, все виды зениток.
Снова Молодчий сманеврировал и вырвался.
Результат этого первого налёта с применением САБов был исключительным. Железнодорожный узел горел сутки. Было разбито девять танков, до пятисот вагонов с боеприпасами, выведено из строя семь паровозов, сожжено два склада и т. п. Убито и ранено не меньше четырёхсот немцев.
Самолёт Молодчего привёз на себе шестьдесят три пробоины. Но в экипаже были все целы. Молодчий вылез из кабины весь мокрый, шатаясь от усталости, но очень довольный. И ему приятно было слышать, как лётчики, народ скупой на похвалы, говорили:
- Вот это – да!
И он пошёл спать или, как говорят летчики, «добирать». И «добрал» этак минуток шестьсот, как выражаются те же лётчики, которые во всех случаях жизни любят вести счёт на минуты.
После этого вылета применение САБов вошло в боевую практику всего полка.
Вскоре полк получил звание гвардейского. А Молодчий – звание Героя Советского Союза.
Он узнал об этом неожиданно – от товарища, который его поздравил. Он пробормотал, смутившись едва ли не впервые в жизни.
- За что? Ничего такого я не сделал...
А потом в стиле своей обычной южной бравады, которую он часто напяливает, как маску, на вою скромность:
- Ну, что ж, давай, не откажусь...

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 04, 07:42:38

(Продолжение)

Война!
Сразу же – мысль о боевом вылете на врага. О сшибках в воздухе. О разгроме фашистских эшелонов, баз, городов.
Не сразу пришлось Молодчему попасть на войну.
К немалой досаде Молодчего его посылают на один авиазавод осваивать новые машины. Освоил, переучился. Теперь-то можно на войну?
Нет ещё. Молодчий попадает в полк особого назначения для работы ночью. Но и это ещё не бои. В полк влились гражданские лётчики. Среди них было много «миллионщиков», то есть налетавших не меньше миллиона километров. Молодчий же со своим небольшим километражём налёта становится инструктором этих старых воздушных волков.
Одновременно и сам учится – осваивает ночные полёты, тренируется летать по приборам. Его перебрасывают в Действующую Армию, на Западный фронт. Наконец-то!
И всё же он ещё не в бою. В бой выпускают тех, «миллионщиков» . А молодых тренируют, школят, надраивают учёбой до блеска. А они ворчат, скучая по боям и не понимая, что из них вырабатывают лётчиков высшего класса.
Молодчий подаёт один рапорт за другим, прося двинуть его в бой. Начальник вызвал его к себе, и Молодчий целый час стоял перед ним по стойке «смирно», а полковник, по словам Молодчего, «снимал с него стружку», то есть пробирал за неуместное нетерпение (Здесь и далее имеется в виду командир 420-го дальнебомбардировочного авиационного полка особого назначения полковник Николай Иванович Новодранов – КБС).
Наконец – дата первого боевого вылета никогда не забудется – 18 сентября 1941 года Молодчий вылетает в бой. Для первого раза – днём. Задание несложное: бомбить немецкий гарнизон в одном городке. Молодчий и весь экипаж чувствуют себя именинниками,
А погода – на редкость плохая: резкий ветер, дождь, видимость отвратительная. Самолёт входит в облачность. Первая облачность Молодчего. Машина закрутилась. Прошло минут пять, пока Молодчий освоился. Наконец, облачность кончилась.
Молодчий ищет цель. Внизу так интересно. И тут немецкие солдаты. От неопытности Молодчий забыл их обстрелять. Солдаты, задрав головы, смотрят вверх – дескать, что за сумасшедший летает в такую погоду.
Вот цель – городок. На площади – войска. Сразу бы на них бомбы. От неопытности Молодчий делает это только со второго захода. На голову немцев летят пятнадцать соток с высоты 300 метров, в самую фашистскую гущу. Первая бомбёжка Молодчего. Внизу – взрывы, трупы, паника.
Бешено залаяли зенитки. Пушки, пулемёты, даже миномёты. Первый обстрел Молодчего.
- Красивое зрелище, – вспоминает Молодчий, – а всё же страшновато с непривычки.
Тем более, что снаряд угодил в самолёт. К счастью, никого не задело. А тут ещё правый мотор сдал, тряска.
Надо уходить из зоны огня. Как? Молодчий решил притвориться падающим. Он кладёт самолёт на крыло и падает, словно его подбили. Первый манёвр Молодчего. Он удался. Зенитки смолкли.
- Я, наверно, до сих пор падал бы, если бы штурман не крикнул мне: «Земля!». Я быстро выровнялся и круто – в облака. Такой хитрой удочкой мы ушли.
Так прошло боевое крещение. Немцы понесли крупные потери. Полковник поздравил Молодчего с успехом.
Первая ступенька на пути к мастерству пройдена. Молодчий доказал, что его искусству можно верить. С каждым последующим вылетом накапливался опыт. Появились излюбленные приёмы.
Скажем, заходить на цель с правой стороны, а потом идти прямо на цель. Или оставлять во время бомбёжки запас скорости 100 километров для маневрирования. Точно условливаться со штурманом перед заходом на цель: «Высоту буду держать такую-то, скорость такую-то». Выходить из зенитного огня, пользуясь докладами стрелка-радиста, которому из его башни лучше видны разрывы: «Товарищ командир, разрывы справа... Разрывы под нами... Товарищ командир, убавьте скорость» и т. д.
Так отрабатывалось мастерство.
Вскоре Молодчий вылетел в свой первый ночной полёт. Ночи стояли такие тёмные, что в пяти шаг ах самолёта не видно.
- Взлетишь?
- Взлечу.
А самому, как всегда, в первый раз, на пороге нового, неиспытанного – волнительно.
С непривычки допустил ошибку. Все взлетают, Молодчий – нет. Почему? Потому что он видит перед собой красный огонь светофора, запрещающий взлет. Перед всеми – зелёный, а перед Молодчим – красный. Что за чудеса! Оказалось, что из-за темноты и волнения тогда ещё неопытный Молодчий стал спиной к взлётной полосе. Но он быстро спохватился, покраснел (чего, к счастью, в темноте никто не заметил), объяснил, что, якобы, лопнул дутик – шина на заднем колесе самолета – и быстро принял нужное направление.
Взлетел, наконец. Да, ночной полёт – это совсем особенное дело. То есть ровно ничего не видно. Куда лететь? Как лететь? То и дело кажется, что самолёт кренится, что он идёт куда-то не туда. И тянет поверить своим физическим ощущениям, а не приборам.
Штурман кричит:
- Курс такой-то...
- Погоди там, – ворчит Молодчий, – может, мы вообще идём вверх ногами.
Но, как всегда во всём новом, через несколько минут Молодчий освоился, развернулся «блинчиком» (то естъ – малым креном), и пошёл по курсу.
Ориентиром цели должно было быть озеро. «Где оно?» – вопрошал экипаж, не замечая, что самолёт уже давно кружится над центром озера. Наконец, определили его по берегу. Сбросили светящуюся бомбу. Стало светло, как днём.
И стало видно, что внизу стоят шесть фашистских эшелонов с цистернами.
С четырехсот метров сбросили бомбы. Взрывная волна. Цистерны рвутся. Приятно!
Молодчий пробил облачность и пошёл её верхом. Верх – красный. Значит, горят эшелоны. Очень приятно!
Первый ночной вылет прошёл отлично.
Так Молодчий стал ночником.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 03, 07:35:54

(Продолжение)

Саша строит самолет
Этому упорству Молодчий обязал тем, что пятнадцатилетиям мальчуганом он занял первое место на всесоюзном состязании по авиамоделизму.
От авиамоделизма – от этой миниатюрной авиации лобзиков, резиночек, бумажек – его потянуло к настоящему, «взрослому» парению над облаками.
В их школе был планерный кружок. Школа была украинская. Русская речь Молодчего и сейчас пестрит украинизмами. А в письме вместо русского «и» он частенько ставит украинское «i».
Молодчий стал планеристом. Он был тогда так мал, что ноги его не доставали до педалей, и для него сделали специальные колодки. Тем не менее, маленький украинец через три месяца стал инструктором по планеризму. Ног нехватало – хватило воли.
Семья Молодчих (отец его рабочий – шорник) жила тогда в ворошиловградской слободе Каменный Брод. Как на всякой городской окраине, нравы здесь были несколько проще, речь несколько грубей и поступки несколько решительнее, чем в центре города.
Среди учеников Саши Молодчего попадались и здоровые двадцатипятилетние каменнобродские «дядьки». Зная пылкость нрава своих слобожан, маленький планерист заключал с ними джентльменское соглашение, по которому «дядьки» обязывались в процессе обучения не отпускать подзатыльников «пацану»-инструктору.
Вскоре и планеризм перестал удовлетворять Молодчего, и, как раньше, от моделей его потянуло к планерам, так и сейчас от планеров его потянуло к моторному летанию, к самолётам.
Однако где достать самолёт? Где? Очень просто – построить его.
Снова на сцену выступает непреклонное упорство Молодчего в достижении поставленной перед собой цели. Он уговорил, обольстил красноречием, заразил своей убеждённостью двух других мальчиков, и они втроём принялись строить самолёт. Директор школы помог раздобыть материал. Строили сами. Никто им не помогал, эти три мальчика были своим собственным конструкторским бюро, проектной конторой и авиационным заводом.
Самолёт был построен. Мальчики ликовали. Все школьники бегали смотреть его. Сенсация! Приходили многие взрослые из города.
Сам директор пришёл посмотреть, что такое соорудили три восьмиклассника. Самолёт произвёл впечатление. Настоящий аэроплан, понимаете, с фюзеляжем, с плоскостями и всем прочим, только без мотора.
Директор прислал инженера. Чёрт его знает, а вдруг, если поставить мотор, эта штука и в самом деле полетит?
Инженер осмотрел самолёт, ничего не сказал, только попросил показать чертежи и расчёты.
Расчёты? Они были, правда, у ребят. Но они не выходили за пределы четырёх правил арифметики. А чертежи?
- Сами представляете, какие у нас могли быть чертежи, – вспоминает капитан Молодчий, юмористически блестя глазами.
Он очень вкусно рассказывает об этом эпизоде из своего детства, которое ему сейчас кажется отдалённым прошлым. А детство его, в сущности, так близко, совсем за плечами. Молодчему сейчас двадцать два года. Но жизнь измеряется не количеством годов, а их содержанием.
Словом, мотора не дали. Всё же мальчики чувствовали себя победителями и решили по старому мужскому обычаю «обмыть» свой самолёт. Достали «четвертинку» и учинили «банкет». За этим живописным занятием и настиг их директор. Он впал в неумеренный педагогический гнев и исключил трёх изобретателей из школы.
Что и говорить, Саша Молодчий не был благонравным мальчиком из хрестоматий для детей младшего и среднего возрастов. Он и сейчас не похож на картинных штампованных лётчиков, какими порой изображают этих горячих и мужественных людей на плакатах и в очерках. Самолюбивый мальчик оскорбился на крутую расправу, и, когда директор вскоре «простил» мальчиков, Саша в школу не вернулся. За это время он стал работать инструктором в трёх планерных кружках и, к немалой гордости своей, зарабатывал 180 рублей в месяц, что было непустяшными деньгами в Ворошиловграде.
Но где же всё-таки достать мотор? Поймите, стоит совершенно готовый самолет, который просто дрожит от нетерпения взлететь в воздух!
Ребята долго ломали голову и, в конце концов, решили мотор «одолжить». Так сказать, «на время». А чтобы не осложнять обстоятельств, учитывая неизлечимую косность взрослых, решили «позаимствовать» мотор без разрешения его владельца. Выбрав ночку потемней, три юных конструктора с торцевыми ключами в руках пробрались в гараж Ворошиловградского отеля, где мирно стоял автомобиль «М-1», не подозревавший о той славной участи, какая ему предназначена.
Предприятие было поставлено на научной базе: мальчики предварительно изучили в теории, как снимать автомобильный мотор. Они не учли только одного – тяжести мотора. С трудом они потянули его. Но не удержали. Мотор загремел. Сторож очнулся и поднял крик. Изобретатели бросили ключи и бежали.
Придя к себе, они в гневе выбросили свой незадачливый самолет. А один из них, Велигура, выбежал во двор и топтал обломки самолета ногами, символически расставаясь со своими рухнувшими надеждами (Очевидно, имеется в виду Велигура Василий Иванович – КБС).
С собственным самолётом дело не вышло. Оставался только один способ стать лётчиком: вырасти, выждать несколько лет – и таким образом втереться, наконец, во всемогущую «расу взрослых».
Но Саша Молодчий, который не любит бросать дела на половине, решил не дожидаться этого времени. Он добился того, что в местном аэроклубе его стали обучать полётам на самолёте «У-2». Наконец-то он – лётчик!
Вождение в воздухе ему давалось легко. Но посадка всё не удавалась. Привыкнув к планеру, Саша никак не мог посадить самолёт на три точки.
А между тем наступил день приёмных испытаний в лётную школу.
Саша собрал всю свою волю и внимание, все свои душевные силы и на экзамене блестяще посадил самолёт.
Мало того, он помог многим товарищам выдержать экзамен в воздухе. Сашу подсаживали к другим в «У-2» в заднюю кабину для веса, как балласт. Недурное начало для лётной карьеры будущего аса!
«У-2» – самолёт с двойным управлением. И, поднявшись в воздух, «балласт» незаметно для экзаменаторов, остававшихся на земле, брал в своей задней кабине рули управления и помогал товарищам вести самолёт.
Теоретические испытания Саша выдержал на круглое пять.
Заветные двери лётной школы готовы были открыться перед ним.
Оставалось пройти только медицинское освидетельствование. Здоровье у Саши было отличное, и он не боялся врачей, за исключением невропатолога. В те дни пятнадцатилетний лётчик обнаружил у себя лёгкое дрожание рук.
И Саша упросил своего приятеля Борю Копытова, атлета по сложению, пойти вместо него к невропатологу. Так и сделали. «Молодчий Александр Игнатьевич» был признан годным для всех видов авиации – скоростной, высотной, истребительной.
Потом наступила очередь Боре Копытову идти к невропатологу за себя.
Друзья волновались. Но все сошло благополучно. Врач только сказал:
- Ну и здоровый же народ пошел! Вот уж второй мне попадается с абсолютно железными нервами.
Кто не простит мальчикам эту маленькую уловку, вспомнив, что если бы не она, советская боевая авиация была бы лишена одного из своих лучших лётчиков! А что касается дрожания рук, то вряд ли сейчас вы найдёте ещё пару таких твердых рук, как у гвардии майора Молодчего.
Началась боевая учёба. С наслаждением окунулся Саша в аэродинамику, в стрелковое дело, штурмовку. И в 1937 году окончил школу на «отлично» семнадцатилетним младшим лейтенантом.
Жизнь лётчика – это беспрерывное совершенствование, как беспрерывно совершенствуется авиация. Советская авиация создавала всё новые типы самолетов, в том числе новинку того времени – скоростной бомбардировщик «СБ». Сейчас в ряду современных «Илов» он показался бы, пожалуй, смешным – как кажутся нам смешными старомодные щеголихи прошлого века в своих кринолинах и турнюрах. Но тогда Молодчий мечтал о «СБ», влюблённо дрожал, смотря на него. И получил его. Со «старичка» «Р-5» он быстро переучивается летать на красавце «СБ» и осваивает его неплохо.
К 1940 году двадцатилетний Молодчий – уже шеф-пилот. Его считают искусным лётчиком, и всё же ему предстоит учиться и учиться, постигать всё новые области той обширной энциклопедии знаний, которая называется лётным искусством.
И вот – незабываемое июньское утро. Тревога. Она не вызвала беспокойства среди лётчиков. Мало ли бывало учебных тревог. Но вот новость – приказ разрулить самолёты и замаскировать их.
То было 22 июня 1941 года. Прелестный ясный медовый день. Он взорвался, как бомба. Война!

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 02, 07:21:21

(Продолжение)

Мост разбомблен!
Надо было разбомбить мост у вражеского города. Это имело большое значение для разрыва неприятельских коммуникаций.
Молодчий и другие экипажи вылетели в погоду, которую принято называть нелётной»: дождь, облачность, изморозь, туман.
Из нескольких повторных налётов ничего не получилось. Никто в мост не попал. Это бывает с мостами. Никто из лётчиков ни в чём упрекнуть себя не мог. Вообще попасть в мост – эту струну, натянутую над рекой – считается одной из труднейших задач авиации. В данном случае были добавочные трудности: мост небольшой и охранялся он вдвойне – собственной ПВО и ПВО города.
Словом, совесть чиста. Однако Молодчий поскучнел. Совесть-то чиста, но мост-то цел.
Ночью Молодчий явился к командиру. Погода стала ещё хуже, еще «нелётней». Казалось, осень выпустила в ночь все свои воды и ветры.
- Разрешите, я полечу.
- Куда?
- Бомбить мост.
Убедил. Вылетел.
Три часа ночи, самый тёмный её час. Расчёт такой, чтобы с первыми лучами рассвета оказаться над мостом. Летели на высоте трёх тысяч метров. Конечно, слепым полётом. Полёт и точный выход к цели в этой ночной кутерьме – само по себе образцовое произведение лётного искусства.
Приближаясь к цели, Молодчий перешёл на бреющий полёт в метрах пятидесяти над землёй.
Пролетели над головами трёх немецких батальонов, шедших к мосту. Никто из солдат не поднял головы – настолько невероятной была мысль, что в этот час и в эту непогоду здесь мог оказаться русский лётчик.
А Молодчий снизился ещё больше. Он хотел бить наверняка. Он хотел как бы расколотить мост кулаком. Теперь самолёт был ниже, чем дым из паровозных труб, чем телеграфные столбы. Так низко, что подле моста штурман Куликов крикнул: «Чуть выше!» — боясь, чтоб самолёт не налетел на перила моста.
Сбросили бомбы. Хорошо! И тут, на выходе от моста, внезапно выросла высоченная водонапорная башня, не замеченная раньше. Перед самым носом самолёта.
Тут уже штурман ничего не крикнул. Просто не мог успеть. Накатилась та знаменитая предсмертная секунда, в которой молнией проносится вся жизнь: детство, ворошиловградские улицы, кукла сестры, сломанная, чтобы узнать, «что там внутри», нежные украинские песни в сумерках под цветущей вишней, старушка-мать с её смешной и трогательной просьбой: «Сашко, сыночек, старайся летать пониже, а то убьёшься». Не пониже надо бы просить, мамо, а повыше! А в следующую секунду самолёт Молодчего метеором пронёсся над башней.
Как это случилось? Молодчий успел. Он успел сделать тот единственный манёвр (штурвал на себя), который нужно было сделать, и в ту единственную крупицу времени, которая для этого оставалась.
- Я это сделал, – говорит Молодчий, немного сам себе удивляясь, – я это сделал прежде, чем сообразил, что это надо сделать.
Это – тот чистый и точный автоматизм, который является признаком совершенного владения профессией, знание, ставшее рефлексом.
Немецкие зенитки открыли бешеный огонь. Никто в экипаже не обращал на него внимания. Не до того! Все молчали. И у себя, приземлившись, тоже молчали. Только Куликов много времени спустя и даже без обычной своей улыбки сказал:
- Сашка, что ж это с нами было...
В этом эпизоде, отнюдь не самом ярком в боевой жизни Молодчего, самое любопытное – упорство, с каким он возвращался к тому, чтобы разбомбить мост. В этом – весь Молодчий. Он просто физически не может оставить задание недовыполненным, дело – недоделанным, цель – недостреленной, немца – недобитым.
Такой весёлый в быту, да и на работе, часто по-детски весёлый, такой певун, такой балагур – он на выполнении задания превращается в слиток воли. И тогда для него нет никаких препятствий. Это то свойство, за которое командир Молодчего охарактеризовал его так:
- Он – герой и постоянный кандидат в новые герои.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июля 01, 07:31:36

(Продолжение)

«Саша-лётчик»
Он в детстве любил читать Жюль Верна.
Но кто в детстве не любил Жюль Верна?
Он в детстве любил разламывать игрушки, для того, чтобы узнать, как они внутри устроены.
Но многие в детстве любили разламывать игрушки, для того чтобы узнать, как они устроены.
Он с детства увлекался авиацией.
Но... вспомним это время, прошлое десятилетие. Льдина Папанина. Умопомрачительные прыжки Громова, Чкалова, Коккинаки с Европейского континента на Американский. Слава Серова, Молокова, Гризодубовой. Блеск советской авиации.
Кто-то хорошо сказал, что самый передовой народ – это мальчишки. Мальчишки всегда на уровне передовых идей своего века. Они бредили в ту пору авиацией. Они прыгали со вторых этажей на парашютах, сделанных из маминых простынь. Они бежали в лётные школы, оставляя на подоконниках письма, полные возвышенных чувств и орфографических ошибок. Уединившись в дворовых сараях, преследуемые управдомами, они с фанатизмом одержимых мастерили планеры, у которых был только один недостаток – они не летали.
Черноволосый украинский мальчик Саша Молодчий был, как все. Он с детства увлекался авиацией, вечно возился с авиамоделями. Он мчался по родным ворошиловградским улицам на аэросанях собственного изделия – не без тайной мысли поразить воображение некоей девушки. На планере он снижался – несколько неожиданно для самого себя – посреди городской площади и, свесившись через борт, кричал вниз: «Эй, шофер! Посторонись трошки! А то я могу приземлиться тебе на голову!». И неизвестно, кто в эту минуту был более испуган — шофер или сам пятнадцатилетий летчик.
Далеко не все мальчуганы, увлекавшиеся авиацией, вырастая, становились летчиками. С живостью подростков они переходили к другим увлечениям – арктическим путешествиям, собиранию марок, футболу, драматическим студиям.
«Саша-лётчик», как называли Молодчего ворошиловградские ребята, остался верен детской мечте. Это – рыцарь одной идеи. Ни разу в жизни он, по собственным его словам, «не менял свою пластинку». В натуре Молодчего есть упорство, преданность избранной цели, какой-то железный ход сквозь жизнь, несмотря на всю очаровательную мягкость его манер. Это так похоже на Украину: сочетание поэтической нежности с воинственной непреклонностью. Молодчий стал, как и хотел, летчиком, подобно многим советским юношам нашего века.
Но в отличие от многих советских юношей он сейчас – дважды Герой Советского Союза, один из лучших водителей самолётов дальнего действия, советский ас, гроза Кёнигсберга, Берлина, Будапешта, Бухареста.
Справедливость требует сказать при этом, что Молодчий не представляет собой явления, чрезвычайного в своей части. Он и сам это подчёркивает. Трудно выделиться в авиационном соединении, где боевой вылет на Берлин – явление заурядное, где потери за время войны не превысили семи десятых процента, где блещут славные имена Рубцова, Краснухина, Гаранина, Симонова, Полежаева и многих других. И всё же спросите любого в этой гордой соколиной стае, от командира до рядового моториста на аэродроме, кто же здесь лучший из пилотов, и Вы не будете долго ждать ответа:
- Молодчий.
В поисках того особенного, чем Молодчий превосходит других, Вы не найдёте у него ни более острого взгляда, ни более верной руки, ни более быстрого дара реакции. Здесь всё, как на подбор.
В одном, пожалуй, Молодчий несколько превосходит остальных: в беспредельном упорстве, направленном на достижение цели, когда человек превращается в один порыв, стихийный, как явление природы, как молния, как смерч.
Для примера – один из случаев, происшедший недавно.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 30, 07:59:13

Уважаемые коллеги!
105 лет назад, 27.06.1920 в городе Луганске Харьковской губернии Украинской Советской Социалистической Республики (ныне – Луганская Народная Республика, Российская Федерация) родился
Александр Игнатьевич Молодчий - дважды Герой Советского Союза, легенда советской Дальней Авиации.
Ниже я предлагаю вашему вниманию "объединённый" мной текст двух очерков о нём - 1943 и 1944 годов - авторства военного журналиста Льва Исаевича (Ицковича) Славина.

"АЛЕКСАНДР МОЛОДЧИЙ ИЗ ВОРОШИЛОВГРАДА"

«Первое знакомство
Мы входим в длинную комнату, уставленную столами. Здесь много лётчиков и штурманов. Эта комната похожа на школьный класс со своими столами, обтянутыми чёрной клеёнкой, картами на стенах и большой грифельной доской.
И сами они сейчас похожи на школьников, эти здоровые ребята в толстых брезентовых комбинезонах и высоких сапогах мехом наружу.
Начальник штаба, стоя у доски, объясняет задание.
И асы, прилежно нагнув головы над картами, вычерчивают линии полёта, маршруты, объекты.
- А вот и Молодчий, – сказал полковник (Здесь и далее имеется в виду командир 2-го гвардейского авиационного полка дальнего действия 1-й гвардейской авиационной дивизии дальнего действия гвардии полковник Иван Филиппович Балашов – КБС).
Передо мной – невысокий, крепко сложенный юноша.
Чёрные волосы выбиваются из-под шлема на лоб. Лицо дышит энергией и юмором. В глазах лёгкий оттенок мечтательности. Типичный украинец.
- Что нового в московских театрах? – спрашивает он.
- А Вы давно видели Москву?
- Москву? Давно. Гораздо раньше, чем Берлин.
- Вы были в Берлине?!
- Собственно, я был над Берлином.
- Да, об этом много писали.
- Много. Даже Геббельс писал.
- Что же он писал?
- Он писал, что какой-то безумный русский летчик прорвался к Берлину и бомбил его. Этот «безумный», – и Молодчий улыбается своей ясной юношеской улыбкой, – этот «безумный» – я.
- Но вскоре Геббельс убедился, – добавляет Молодчий, – что в этом «безумии», как говорит Шекспир, есть система. Мы много раз налетали на Берлин и порядком отбомбили его.
Позже я выхожу на старт. Подымая снежную бурю, взвивается самолет с лёгкостью, неожиданной для этой тяжёлой бронированной машины.
- Это Молодчий, – говорит полковник, стоящий рядом со мной, – это его стиль.
Одна за другой подымаются машины и исчезают в вечереющем воздухе. Они вернутся ночью и, отдохнув час – полтора, не дожидаясь утра, снова ринутся туда же, на запад, в ночь, громить и жечь немецкие тылы. Это – чемпионы дальних полетов, знаменитые русские гвардейцы-ночники, гроза Берлина, Будапешта, Бухареста. Лучший из них – дважды Герой Советского Союза двадцатитрехлетний гвардии майор Молодчий".

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 29, 07:43:23

(Окончание)

6 января 1988 года я был назначен на должность старшего бортового инженера-инструктора полка. В конце марта переведен в «братский» 1-й (1096-й) полк, вооруженный самолетами «3МС-1(2)» и «3МН-1(2)». После сдачи зачётов я выполнил первый полет на новом для себя типе на отдачу топлива со старшим бортовым инженером-инструктором дивизии Москвитиным Михаилом Павловичем. Второй полёт выполнил уже самостоятельно.
Когда создавали самолет «3М», то на нём компоновка кабины не предусматривала наличие рабочего места старшего бортового техника. Экипаж состоял из 7 человек, и в нём была предусмотрена должность оператора радиоэлектронной борьбы, который управлял станцией разведки «СПС-2 (2К)» и станцией помех «АСО-М», а такж, как и на самолёте «М-4», пушечным вооружением. В дальнейшем рабочее место оператора занял специалист по самолету и двигателю, и стал называться старшим бортовым авиационным техником (корабля)-оператором радиоэлектронной борьбы: он непосредственно перед полётом запускал двигатели, включал топливную автоматику в кабине пилотов и переходил на своё рабочее место. На рабочем месте самолета-танкера, кроме станции разведки, помех и пушечного вооружения, дополнительно устанавливался пульт и щиток отдачи топлива. В полёте необходимо было следить за работой силовых установок, топливной автоматики, своевременно подсказывая о переключении насосов системами самолета, и многим другим, что может возникнуть в длительном или скоротечном полете. Имелись определенные неудобства, так как приходилось периодически разворачиваться в кресле и поворачивать голову, в ночном полёте – почти интуитивно видеть многочисленные приборы, стрелки и мнемознаки, и в тоже время не снималась и задача по радиоэлектронной борьбе. На самолёте «М-4» я больше себя чувствовал бортинженером – ведь там всё оборудование было под руками.
21 июля при выполнении полётов с заместителем командира дивизии полковником Моховым Владимиром Михайловичем в гарнизоне Моздок, куда я весной перебазировался с моим новым полком, на пробеге помощник командира корабля выключил двигатели, закрыв пожарные краны 2 работающих вместо 2 выключенных. Самолет обесточился, но остановился в пределах взлётно-посадочной полосы. Ночь, в кабине тишина. Я сорвался со своего рабочего места и запустил двигатели от аккумуляторов, удачно. Заметил просветлевшие лица пилотов. Не создав помех, мы срулили с взлётно-посадочной полосы. Опять я пожалел, что это – не «М-4».

Бортстрелок · 2025 июня 28, 08:01:55

(Продолжение)

В первых числах января 1987 года улетаю в Киев. Последняя сессия и диплом. Диплом я писал на тему: «Улучшение эксплуатационных характеристик топливной системы самолета Ил-76». Защитился на «хорошо». 19 июня 1987 года мне торжественно вручили диплом инженера-механика по специальности «Летательные аппараты и силовые установки». Я – инженер!
По приезде домой взял неделю отпуска, и уже 29 июня улетел в Семипалатинск, на место нашего сезонного базирования. В августе мы перелетели эскадрильей самолетов в гарнизон Белая, что под Иркутском.
11 мая 1987 года вышел приказ МО СССР №112 «О классификации инженеров и техников, входящих в экипажи самолетов (вертолетов)». Давно шли разговоры о необходимости присвоения такого же летного класса, как у летчиков и штурманов, и тогда я совсем не думал, что этим и другими вопросами службы бортовых инженеров и техников буду заниматься по роду своей служебной деятельности и инициативы до самого ухода в запас. С бортовым инженером-инструктором полка Мещеряковым Алексеем Ивановичем написали письмо в газету «Красная Звезда». Причина – приказ о классификации, вышедший 11 мая 1987 года, при наличии соответствующего налета и пребывании в должности подразумевал пройти переквалификацию и, при успешной сдаче зачетов и проверке в полете, отправить документы на соответствующую квалификацию. Как всегда в новом деле, с августа по декабрь документы с представлениями на класс раза три из дивизии возвращались в полк и назад и, наконец, в декабре ушли из соединения, однако в объединении посчитали, что сроки вышли, и всем огульно присвоили 3-й класс. По истечении определенного времени ответа на письмо от уважаемой газеты мы так и не получили.
29 ноября из Семипалатинска перелетели на свой родной аэродром в Энгельс, где сделали бетонную полосу (БВПП) полностью, а вот рулёжные дорожки – пока нет, так что перебазирование ожидает нас и на следующий год.
15 декабря, находясь в отпуске, мне поставили задачу лететь в командировку на Дальний Восток, в Серышево. Уже в полете я сравнил себя с поколением, которое летало на этих самолетах 30 лет назад. Для того времени этот самолет был оборудован по последнему слову техники. Кстати сказать, и до последнего времени эксплуатации самолетов, до 1993 года всё, что было применено на самолетах Мясищева, в той или иной степени нашло применение на современных лайнерах. Это – гидроусилители и соответствующие механизмы загрузки и разгрузки, катапультируемые кресла, управляемый стабилизатор на самолете «3М» и очень важное достоинство – централизованная система заправки самолета топливом на земле. А вот эргономика кабины явно не тянула на сегодняшний день. Серый и черный цвета, открытые трубопроводы. Сидишь на парашюте «С-3-3» и привязан к нему массивными ремнями с огромным крестообразным замком, к ремням крепится редуктор кислородной системы, да ещё ты привязан ремнями к креслу. Сам постоянно находишься в кислородной маске, на случай разгерметизации при вырыве блистера или люков – случаев таких было предостаточно, когда в считанные секунды из кабины улетучивалось всё, в том числе – и секретные документы, которые необходимо хранить в портфеле, а сам портфель пристегивать в полете. Лечу в меховой куртке и унтах – в кабине 14 градусов. Из-за конструктивных недостатков системы наддува (кондиционирования) самолёт «М-4» считался самым холодным, затем в списке значились самолеты «3МС» и «3МН» - на самолёте «3МС» была усовершенствована система наддува, а на самолете «3МН» двигатели имели более высокий тепловой режим при отборе воздуха в систему наддува. Когда мы вылетали на отдачу топлива, то при открытии люка для наклона лебёдки и выпуска шланга, температура в кабине снижалась с 14 до 5 градусов, так как трубопроводы наддува были проложены по бортам грузолюка.
«Ту-95МС» подошёл к нашему кораблю и с первой попытки контактировался. После отдачи 12 тонн горючего я заметил резкое повышение давления в шланге по манометру. Приняв меры, доложил командиру о закрытии клапана штанги на носителе. По плану необходимо было отдать 30 тонн топлива. Значит, командировка продолжается. Пока на самолетах «Ту-95МС» устраняли конструктивно-производственный недостаток воздушной системы, мы сидели в режиме боевого дежурства. Наконец совершаем еще по два вылета в Охотское море с отдачей по 30 тонн топлива и, из-за отсутствия погоды на запасных аэродромах по маршруту полета, перелетаем в Энгельс на самолете «Ил-62» 31 декабря в преддверии Нового 1988 года.

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июня 27, 08:23:21

(Продолжение)

В начале января 1986 года мы выполняли облёт самолёта после замены 3-го двигателя. Я летел в качестве инструктора. На высоте 12.100 м при пробе приемистости старшим бортовым техником спомпажировал 1-й двигатель. На высоте 8.000 м на двигателях «РД-3М-500А» положено было устанавливать откидные упоры РУД для обеспечения газодинамической устойчивости. Однако по команде командира корабля «Проверить приемистость!» старший бортовой техник попросил помощника командира корабля снять откидные упоры РУД, тот их и снял. Со своей стороны я вмешался и передал по самолётному переговорному устройству: «Упоры не трогать!». Тогда командир жестом показал помощнику снять упоры. Результат – помпаж! Вторично облетали самолёт, и вновь возник помпаж, но уже с установленными ограничителями при пробе приемистости, что и доказал пытливый командир. После долгого разбирательства в программе облёта нашли противоречие, где был заложен пункт, указывающий на пробу приемистости. Так как программа облёта была утверждена Главным инженером ВВС и менять в ней что-либо было не реально на тот момент, приняли решение пробу приемистости на данной высоте не производить. После злополучных облётов при выполнении полётов по кругу обнаружили загиб лопатки рабочего колеса компрессора 4-го двигателя и забоины на 5-ти лопатках входного направляющего аппарата – очередной дорогостоящий двигатель выведен из строя. Причина – организация полётов в условиях обледенения.
1 февраля 1986 года пришла директива командующего генерал-майора авиации П.С.Дейнекина об утверждении обязанностей бортового инженера-инструктора эскадрильи. Тогда я не думал, что к обязанностям ещё нужна и штатная должность. Кто мог тогда подумать, что обязанности прописаны и утверждены под нештатную должность, и что командующий об этом не осведомлен!
Тройкой самолетов осуществляем перелет в Серышево. По плану предстоит отдача топлива самолетам «Ту-95МС» в Японском море. Через 2 часа 20 минут полета я заметил подёргивание стрелки основной гидросистемы. Через 3 часа полета давление в гидросистеме упало до 0 кг/см2. Настроение плохое, но в полёте ситуацию не изменишь. Доложили командиру группы и приняли решение лететь дальше. Через 7 часов 30 минут полёта произвели посадку в Серышево. Переключились на аварийную гидросистему и нормально выполнили пробежку и заруливание на стоянку. Интересно, что зарулили мы на тот самый пятачок, где у нас взорвались баллоны пожарной системы. Обнаружили откручивание контргайки на угольнике трубопровода гидросистемы. Устранили неисправность, а случай от вышепоставленного начальства скрыли. С задачей по отдаче топлива справились успешно.
А уже в конце марта нас встречал тундровый аэродром заполярного гарнизона Тикси. Посадку произвели девяткой самолетов-танкеров «М-4» на грунтовый аэродром. Мороз стоял 35 градусов. Двигатели запускались вяло, так как сильно густеет минеральное масло. Тройка самолетов на следующий день ушла в район Северного полюса на отдачу топлива. Нашей шестерке предстояло с максимальной заправкой и, соответственно, массой самолета в 184 тонны взлететь с тундрового аэродрома, отдать по 15 тонн топлива и уйти на аэродром Чаган, что под Семипалатинском (мы тогда просто говорили, что летим в Семипалатинск). Взлёт с утрамбованного снега тундрового аэродрома – дело сложное. После взлёта первого самолета остается глубокая колея. Разбег производили левее или правее колеи взлетавших самолетов. У одного из самолётов на разбеге лопнул пневматик, что было обнаружено уже после взлета. В воздухе каждый предписывал неудачу себе. Дело в том, что порыв пневматика одной из тележек шасси приводит к «скручиванию» и моментальной поломке хромансилевой трубы тележки шасси на посадке, и далее тележка ведет себя непредсказуемо в тесной нише шасси. Задание выполнили успешно и, придя на аэродром, прошли над стартом, но, к сожалению, на высоте прохода 50 м над Командно-диспетчерским пунктом обнаружить порыв не удалось. После посадки третьего самолета, пилотируемого начальником службы безопасности полетов Энгельской дивизии полковником Павлюковым, из-за порыва пневматика лопнула пополам труба передней пары колес задней стойки шасси. Самолет удачно срулил с взлётно-посадочной полосы, но после этой посадки его вводили в строй более 2 лет, причем представитель из технического состава был неотлучно с самолетом.
В Чагане нам предстояло пробыть весну, лето и осень, до заморозков в Энгельсе – у нас начался ремонт взлетно-посадочной полосы. В начале апреля уехал на сессию за 4-й курс. После сессии, пробыв дома 10 дней (это время понадобилось, чтобы хоть как-то сделать ремонт в квартире, пообщаться с женой и детьми) улетел в Семипалатинск.
В середине октября, во время итоговой проверки и проведения лётно-тактического учения потерпел аварию самолет «М-4». Про этот самолет я писал, когда облётывал его на заводе в Рязани. Командир корабля майор Архипов упорно тянул лайнер до взлётно-посадочной полосы. Так вот, в 170 м от торца полосы из-за потери скорости самолёт с правым креном коснулся подкрыльной стойкой земли и «чертил» ей до асфальтобитумного сопряжения. На торце полосы произошло сваливание самолета на правое крыло, сильнейший удар передней стойкой об асфальтобитумное сопряжение, вырыв подкоса передней стойки шасси и складывание её. Самолёт сразу загорелся, так как был пробит топливный бак передней тележкой шасси. Далее самолёт уклоняется вправо, подкрыльной правой стойкой цепляет стоящую автомашину-прожектор «ЗиЛ-130», сминает автомобиль, вырывает передний мост. Два солдатика в испуге выскакивают из кабины, где они сидели и ужинали, и одного из них тяжело ранит (по дороге в госпиталь солдат умирает). Далее ломается правая плоскость по «звезду» в районе 22-й нервюры и, пробежав ещё 400 м, останавливается. Экипаж сумел покинуть горящий самолет через форточку правого лётчика (кстати, не всегда в нормальных условиях можно через неё вылезть). Кормовой стрелок также через свой люк удачно покинул самолет. Рвались боеприпасы, баллоны с кислородом, горстка пожарных и толпа зевак, за считанные минуты самолет сгорел.
Всего было выпущено 90 самолётов «3М» и 36 самолётов «М-4». Из 36 самолетов «М-4» осталось 14 штук: 3 разрушили на статических испытаниях, 10 свалилось на посадке, остальные – по другим причинам. В отличие от самолёта «3М», самолёт «М-4» не имел ни аэродинамическую, ни геометрическую крутку крыла, поэтому очень был строг в управлении по углу атаки. И естественно желание лётчика при потере скорости «поддержать» самолет и дотянуть до взлётно-посадочной полосы. Дача оборотов могла привести к перелету, что считалось ошибкой и на короткой полосе могло привести к выкатыванию. Выход напрашивался негласный – увеличить угол атаки, а далее следовал срыв потока одного из полукрыльев, разность подъёмных сил и сваливание. После этого случая был введен запрет для руководителя полетов на дачу команды экипажу, заходящему на полосу: «Поддержи!». После аварии, а она произошла в присутствии командующего 37-й воздушной армией, провели множество занятий по аэродинамике, безопасности полетов, и возобновились полеты.
6 ноября 1986 года я был назначен на должность начальника Радиоэлектронной борьбы эскадрильи-бортового инженера-инструктора. На самолете «М-4» разведывательное оборудование не устанавливалось, но стояли контейнеры с дипольными отражателями, и управление их сбросом осуществлялось с рабочего места штурмана. Однако должность по типу самолета «3М» предусмотрели, и мне пришлось заниматься не специфическими для меня обязанностями начальника Радиоэлектронной борьбы. С уходом самолетов типа «М», «ушла» и должность начальника службы эскадрильи.
После ноябрьских праздников мы перелетели обратно на свой аэродром, где за сезон сделали всего 700 м взлётно-посадочной полосы – это очень мало. С 1 декабря по новому боевому расчету я вновь вернулся в эскадрилью, откуда начинал службу, но уже в качестве начальника службы эскадрильи, в экипаж командира эскадрильи подполковника Голодюка Анатолия Каноновича. С этим командиром у нас было много всяких нюансов в воздухе, выходили из которых мы с честью. Забегая чуть вперёд, приведу один из них. В конце декабря в Семипалатинске мы отдавали топливо в то время еще командующему 37-й воздушной армии генерал-лейтенанту Дейнекину Петру Степановичу, который взлетел на взаимодействие с нами из гарнизона Узин. После взлёта и набора высоты я доложил командиру об отсутствии перепада давления в кабине. Оказалось, что форточка у командира не закрыта, и в дальнейшем нам её закрыть не удалось, небольшим кабинным давлением ееёнамертво прижало к монорельсам. Включил подачу «100% кислород», и на высоте 6.600 м отдали топливо. После этого командир три дня болел, была простуда, и мы переживали, что не попадём домой на встречу Нового года. Можно бы было и закончить повествование об этом коммуникабельном и симпатичном командире авиационной эскадрильи, если бы не одно обстоятельство. А именно, при взаимодействии с самолетами носителями в районе дозаправки их топливом при ведении радиообмена позывными экипажей заявленных по маршруту возникали проблемы радиообмена из-за больших индексов (много цифр) при ведении переговоров между экипажами. И Анатолий Канонович придумал радиообмен в районе дозаправки идущих на контакт самолетов в районе видимости следующего содержания: «Единичка я двойка, разрешите пристроиться справа», или «Единичка, я двойка, разрешите контакт с переливом 30 тонн». Это было оптимально при ведении радиообмена. Последняя должность Голодюка А.К. в Энгельской авиадивизии – старший-инспектор-лётчик соединения по безопасности полетов.
В середине декабря – опять Анадырь. После прилёта на следующий день взлетаем с максимальным весом и в нейтральных водах Северного Ледовитого океана отдаем по 35 тонн топлива. Встреча с самолетами «Ту-95МС» в местности, где отсутствуют всякие наземные средства управления воздушным движением – задача для штурманов и пилотов не из лёгких. Когда самолеты сближались, и мы слышали наличие радиообмена, осмотрительность в экипаже усиливалась настолько, что можно было ощущать биение собственного сердца. И когда кто-то видел «мигалку» или след инверсии, надо было слышать голос обнаружившего самолёт! Приземляемся в Анадыре, при заруливании на стоянку не вписываемся в разворот, и оперативная группа принимает решение закатывать самолет хвостом вперед за крюк тормозного парашюта. В результате вырываем крюк. Хорошо, что местная база подключилась и оказала помощь. В Энгельс летели через Семипалатинск, и отремонтированный узел выдержал две посадки и, соответственно, два роспуска тормозных парашютов.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 26, 09:01:19

(Продолжение)

В марте месяце перелетаем в гарнизон Чаган Семипалатинской области Казахстана с отдачей 30 тонн топлива продолжительностью 4 часа. Я лечу инструктором, будем на базовом аэродроме гарнизона Чаган работать с экипажами самолётов «Ту-95МС». Чаган расположен недалеко от ядерного полигона «Конечная».
Подготовив экипажи носителей, в конце июня тремя самолётами осуществляем перелёт в Анадырь на отдачу топлива, с посадкой на промежуточном аэродроме в Серышево. Через 7 часов 47 минут производим посадку. Заруливаем на стоянку, выключаем двигатели, и вдруг я слышу сильный хлопок. Впечатление, что лопнуло колесо. Спускаюсь с места верхнего стрелка (я выполнял полёт в качестве инструктора), подбегаю к рабочему месту своего подопечного, вижу его испуганный вид и за блистером – клубы чёрного дыма: взорвались баллоны пожарной системы, ложный подрыв. Надо сказать, что и раньше такое случалось из-за сильной изношенности данной системы (разрушения оплётки проводов) и её конструктивных недостатков, но это случилось вдали от дома! Сняли четыре пустых баллона, ждём прибытие технического состава. На следующий день наша пара ушла на отдачу топлива с посадкой в Анадыре без запасного самолета в воздухе. А полёты были очень ответственными, и всё было под контролем – не зря выделялся запасной самолет в воздухе. Через сутки на другом самолете «М-4» нам доставили заряженные баллоны и другие необходимые запасные части, и при этом было дополнительно затрачено около 180 тонн горючего. На нашу беду в гарнизоне оказался старший инженер 37-й воздушной армии, и пришлось нам много говорить в свою защиту, написать объяснительные. Как всегда в таких случаях ищут виноватых. К счастью вины нашей не было. Причину подрыва баллонов не нашли, однако, посоветовавшись с нашими инженерами, АЗСы системы пожаротушения на вылет решил не включать. Нам дали добро перелететь в Анадырь. Взлетели, не сработала сигнализация наклона тележек шасси для их нормальной уборки. С третьей попытки шасси убрались. В данной ситуации попыток уборки производить нельзя. Но, зная материальную часть и наперёд предвидя, что может последовать после вынужденной посадки, шли на компромисс. Через 4 часа 30 минут осуществили посадку в Анадыре. Заруливая на стоянку, не вписались в разворот, и пришлось толкать самолет назад за крюк тормозного парашюта, что чревато его поломкой. В предварительную подготовку, помня о том, что шасси не сразу убрались, замерили давление в цилиндре наклона задней тележки шасси – параметры были в норме. Поселились в профилактории. Достопримечательностей никаких. Дома на сваях, красная рыба в бочках, кругом огромные кучи железных бочек из-под горючего и свалки списанной автотехники – не выгодно её отсюда вывозить. Холодно, ходим в демисезонных куртках. Готовимся по команде к вылету на отдачу топлива в Северный Ледовитый океан. После запуска двигателей командир просит расстопорить рули, старший бортовой техник докладывает о том, что они расстопорены, и я, почуяв неладное, срываюсь с места старшего воздушного стрелка и вижу, что сигнализация расстопорения горит – произошёл отказ механизма стопорения РУД второго двигателя. Принимаю решение выдернуть штифт и освободить сектор этого двигателя. Пара уже вырулила. Мы тоже выруливаем и не вписываемся в разворот (пока командир разбирался со стопорением, он не заметил, как самолёт прорулил несколько метров по прямой). Всё, дальше бетона нет, самолёт массой в 184 тонны стоит мертвым грузом. Настроение – дрянь, и опять в воздухе нет запасного самолёта. Сливаем топливо из самолёта. Через 3 часа 30 минут полета наши боевые товарищи, отдав по 40 тонн топлива, успешно выполнив задачу, приземляются на «точку». Мы чувствуем себя отвратительно. На следующий день готовимся к перелёту домой напрямую по Северу, через Норильск. Вместе со штурманом выполняем инженерно-штурманский расчет для группы. Продолжительность полёта составляет 10 часов, это – почти предел возможности самолёта «М-4». Взлетаем первыми. Ни с первой, ни с десятой попытки шасси на уборку не пошли. Я готов провалиться сквозь землю от горя. На высоте 2.100 метров вырабатываем топливо. Через 4 часа 47 минут полета нас срочно снижают по метеоусловиям Анадыря. Усиливается ветер, что было отчетливо видно по бурунам Анадырьского пролива. Посадку производим с повышенным весом при сильном боковом ветре больше допустимого (19м/с). Удачно! Заруливаем на стоянку. Наблюдавшие с земли сказали, что смотреть было жутко на самолёт, постоянно доворачивающий на курс. Снимаем цилиндр наклона задней тележки шасси и обнаруживаем заклинение поршней в его полостях – вот почему при замере давления в полостях цилиндра оно было в норме, и обнаружить неисправность не удалось. На три дня – запрет полётам, погода мерзкая. Подъёмники для гонки шасси на земле из Энгельса везти – задача невыполнимая. Самолёты стоят на регламенте, подъемники разобрать - задача нереальная, так как они сильно изношены. Для их перевозки требуется два Ан-12, которым добираться до нас около недели. Принимаю решение выставить «базу» цилиндра наклона по «старому» цилиндру (хорошо, что взяли запасной), и без гонки шасси облетать самолет. Конечно, всё это сопровождалось многочисленными звонками для согласования в Москву, Энгельс – «Что, да как?». Учитывая разницу во времени 9 часов, выхода не было, и нам дали добро. Взлетаем, шасси убираются, полёт по кругу, посадка. Назад идём одиночно через Серышево. Опять заправка, и через 8 часов 13 минут полета мы в Энгельсе. Круиз по Дальнему Востоку и Арктике закончен. К нам претензий нет, но и благодарностей тоже. Отказавший агрегат отправляют на исследование.
В конце декабря я узнал, что в Доме офицеров по личным вопросам принимает генерал-лейтенант Кудрявцев. Решил попытать счастья перейти на испытательную работу. Ведь уже заканчиваю четвертый курс Киевского высшего военного инженерного училища, имею 190 прыжков с парашютом. Просьбу мою поддержали и сказали написать рапорт по команде, причём начальнику политотдела поручили, чтобы не препятствовали движению моего рапорта. Но на моём рапорте всё тот же ненавистный мне заместитель командира полка по Инженерно-авиационной службе написал отказ в связи с некомплектом старших бортовых техников, а боевая готовность была превыше всего. В дальнейшем я узнал, что на меня приходил запрос, но от меня утаили этот документ и отправили резолюцию о моём отказе от должности бортового инженера-испытателя.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 25, 08:54:42

(Продолжение)

В январе 1984 года, после сессии за 2-й курс, вышел на службу. Неожиданность – я переведён в другую эскадрилью. Дело в том, что гарнизон Украинка (посёлок Серышево) переучивался на самолеты «Ту-95К-20» (К-22), ракетоносцы, отличающиеся друг от друга возможностью взять на борт разные модификации ракет. Нам передавали самолеты «3М» и «М-4». При облете самолета «М-4» в Серышево, на взлете почувствовали сильную тряску и вибрацию самолета, но после набора высоты круга тряска прекратилась. На земле обнаружили, что в пневматиках передней стойки шасси застыла вода и, соответственно, при вращающихся колесах возник дисбаланс. С такой неожиданностью я столкнулся впервые. После перегонки самолетов из Серышева мне предстоит переучивать с самолетов «3М» на самолет «М-4» трёх старших бортовых техников. 1 февраля выполнял полеты в две смены. Одного обучаемого вывозил в первую смену. Выполнили разведку погоды, двухчасовой полёт на отдачу 10 тонн топлива, два двойных круга. Затем ночью на другом самолёте с другим подопечным – ещё три тройных круга. Всё бы ничего, но кто летал на «Эмке», тот знает, что после каждого полета самолет необходимо закатить на стоянку, выключить двигатели, подвесить тормозной парашют. Тормозной парашют весил 100 кг. Мне пришлось столкнуться в работе и с парашютами ранней серии «ПТ-4» весом в 150 кг. Благодаря конструкторской мысли, удалось уменьшить площадь куполов за счёт принятия крестообразного вида вместо круглого, в результате чего увеличился коэффициент лобового сопротивления и, как следствие, сила лобового сопротивления, благодаря чему при меньшем весе системы и габарита, тормозная сила осталась прежней. После беглого осмотра и после каждых двух полетов необходимо было заправить самолет топливом, затем запустить четыре двигателя и столько же турбостартеров, и ещё приходилось постоянно объяснять действия за пультом обучаемому и пристально следить за его работой, поучительно крича ему в ухо (кстати, с тех пор я громко разговариваю). К концу смены выматывался по-настоящему. Но был молод и лёгок на подъем. Так и миновала очередная зима.
В июне месяце принимали самолет и облетывали на авиаремонтном заводе города Рязани. В ознакомительном полёте в момент уборки шасси я заметил увеличение расходного тока и скрежет в районе передней стойки шасси (на самолете «М-4» шасси убирались и выпускались при помощи мощных электромеханизмов) и дал команду на прекращение уборки. В экипаже посторонний звук подтвердил только верхний стрелок. С большой неохотой командир майор Барилов В.Н. пошёл на прекращение задания и дал команду на выпуск шасси. На земле обнаружили разрушение шариков в винтовом подъемнике переднего шасси. Последствия могли быть очень серьезные. Командировка затянулась.
8 августа 1984 года в нашем полку произошла катастрофа – разбился самолёт «3М», из 7 человек членов экипажа 5 погибли. Из-за конструктивно-производственного недостатка в противообледенительной системе самолёта произошло рассоединение трубопровода из-за последней ступени компрессора отбора раскаленных газов под высоким давлением в районе 1-го двигателя левого полукрыла. Это привело к взрыву бачка с пусковым топливом (бензином). В результате произошел вырыв панели крыла. По докладу командира огневых установок, «Линейку с крыла сорвало!». Самолёт вошел в прогрессирующий левый крен. Команду на покидание командир корабля, заместитель начальника Отдела боевой подготовки 37-й воздушной армии полковник Тухватулин не дал. С креном (по записям средств объективного контроля) боролись до конца. В последние минуты жизни, по рассказу покинувшего самолет штурмана-оператора, старший бортовой техник капитан Николай Шаврин сбросил люк и показал оператору жестом на покидание самолета, а сам, вероятно, ждал команду. Через 4 минуты 30 секунд полета самолёт врезался в землю, разрушился и сгорел в стороне от близлежащего села Генеральское. В комиссии по расследованию катастрофы участвовал командующий 37-й воздушной армии генерал-полковник Горбунов. Как бы то ни было, а самолет упал не в село, и в этом – заслуга экипажа, за что все его члены были награждены правительственными наградами (за исключением командира огневых установок). Не стало весёлого парня Николая Шаврина, который учился на год позже меня в том же вузе, погибли также майор Козионов – штурман полка, капитан Миронов – помощник командира корабля, прапорщик Воротников – стрелок-радист. После катастрофы самолеты с двигателями «РД-3М-500А» поставили на прикол для выполнения доработок. А нам пришлось временно переучиться на самолеты «3М» с двигателями «ВД-7Б» для выполнения полетов с целью поддержания летной натренированности экип
В конце сентября на базе нашего гарнизона проводились показательные занятия по службе войск 37-й воздушной армии. Мне с группой товарищей пришлось участвовать в десантной операции по «захвату» аэродрома с воздуха. Короткий инструктаж нас, парашютистов-инструкторов, выдали автоматы Калашникова без прикладов, по двадцать холостых патронов, одну ракетницу, дымовые шашки и взрывпакеты, и в количестве 27 человек выбросили нас из самолёта «Ан-26». Приземлились мы удачно, но скоро наш боезапас закончился и, отрезанные вертолётным десантом, мы были «уничтожены». Интересное зрелище: кругом взрывы, дым и огонь, настоящий бой да и только! Начальник штаба 37-й воздушной армии генерал-лейтенант Милонов поблагодарил участников показательных занятий.
После проведенных доработок с противообледенительной системой самолета мы вновь приступили к полётам на «М-4» и в феврале 1985 года заступили на боевое дежурство на взаимодействие с самолетами «Ту-95МС». В ответ на размещение США в Западной Европе ракет «Першинг-2» политическое руководство страны поставило задачу осуществлять полёты в зонах дежурства у берегов Америки и Канады. С января 1985 по апрель 1987 годов при осуществлении этой задачи было выполнено 170 боевых вылетов самолетами «Ту-95МС» и 102 самолёто-вылета танкеров «М-4» и «ЗМС(Н)-II». Как правило, полеты выполняли на Север, посадку для дозаправки и ожидания вылета осуществляли в гарнизоне Оленья на Кольском полуострове. Вылет осуществляли в район Северного полюса, пролетали Новую Землю и Землю Франца Иосифа, не долетая Северного полюса 100 километров, встречались с самолетами «Ту-95МС», отдавали им по 30 тонн топлива и через 5 часов 30 минут садились в Оленегорске – из ночи возвращались в день с остатком топлива 10 тонн. Всё-таки хорошие возможности «Эмки», а ведь этому самолёту – уже 30 лет.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 24, 09:52:16

(Продолжение)

К февралю 1981 года мой налет составил уже почти 200 часов. И вот как-то после восьмичасового маршрута, после осмотра двигателей обнаружились многочисленные забоины на лопатках компрессора. Вывернулся один из многочисленных винтов из ленты перед входным устройством двигателя и, попав в двигатель, повредил лопатки. На параметрах работы двигателя в полете это не сказалось, однако двигатель с эксплуатации был снят, а я получил за некачественный осмотр входных устройств двигателей строгий выговор. После многих благодарностей это был первый «строгач». «Надо воспитывать технический состав, чтобы лучше смотрели», – сказали мне. А в следующей лётной смене после отдачи топлива в полете замерзла влага на термоизвещателе пожарной системы грузолюков, после их закрытия сработала противопожарная система и разрядились её баллоны в грузолюк. Столько шума было на земле, но происходило это на «местном уровне», среди технического состава эскадрильи. Ведь работы за этим следует много. Я чувствовал себя оплеванным: сигнализация сработала в полете и, заметь я это вовремя, можно было бы отключить аварийную защитную систему пожарной системы до закрытия грузолюков.
На начало августа я имел уже 81 прыжок с парашютом и звание «Парашютист-инструктор», присвоенное Главнокомандующим ВВС. На показательных прыжках для летного состава мне предложили прыгнуть на спасательном парашюте «С-3-3». В момент открытия парашюта непроизвольно сработал баллон с углекислотой, и надулась лодка «МЛАС-1ОБ»ц. Фал ее крепления обвил лямки парашюта, а лодка как сумасшедшая крутилась перед глазами. С трудом мне удалось подобрать фал и встать на лодку ногами. С земли, говорят, было красиво смотреть. Прыжки с парашютом – как это увлекает! Я изучил и освоил парашюты «Д-1-5У», «Т-4», «Ут-15», «ПТЛ-72», «С-3-3». Своеобразный парашют «ПТЛ-72» предназначался для тренировки летного состава, но так и не нашел применения: в укладке он занимает много времени, так как имеет много контрящих элементов суровой ниткой, после отделения от самолета у него выходит стабилизирующий парашютик и поддерживает спускающегося в горизонтальном положении, а затем на нужной высоте с помощью кольца открываешь основной парашют. Я выполнил прыжки с самолетов «Ан-2», «Ил-14», «Ан-26», «Ан-12» и вертолёта «Ми-8МТ». Интереснее всего прыгать с самолёта «Ан-12», где скорость выброски составляет 320 – 350 км/ч, когда после некоторого воздушного покоя, при покидании получаешь сильнейший удар спрессованным воздухом от воздушных винтов.
В конце 1981 года к нам в дивизию пришло два самолета «Ил-62» из Польши. Когда-то на них летали Эдвад Герек и члены правительства. Я был вызван на собеседование в соединение с целью переучивания на данный самолет. Но, к сожалению, или к счастью, у меня на данный момент была другая перспектива: мне дали добро на поступление в Киевское высшее военное авиационное инженерное училище на заочное отделение, на факультет пилотируемых летательных аппаратов. Чтобы летать и заочно учиться (командование на это шло с неохотой), я три года этого добивался, но в данный момент мне просто повезло и меня отпустили. Помню, как командир эскадрильи подполковник Черняк Юрий Матвеевич лично вырвал из моей «Карточки поощрений и взысканий» лист взысканий с тем злополучным строгим выговором за вывод двигателя из строя и сказал: «Ты заслужил, езжай и не вздумай не поступить!». Киев! Столица Украины. На ум приходит поговорка: «Язык до Киева доведет». Успешно сдал экзамены. Поближе познакомился с Киевом – городом, красивей которого мне не приходилось видеть. Итак, я слушатель 1-го курса.
Мне присвоено очередное воинское звание капитан. А 5 ноября 1982 года я назначен на должность бортового инженера-инструктора-оператора заправки (корабля). Таким образом, я стал инструктором. В этом же году начались интенсивные полеты на взаимодействие с глубоко модернизированными самолетами «Ту-95МС» в гарнизоне Чаган, Семипалатинской области.
В 1983 году у меня началась полоса неприятных случаев. В середине января после полётов обнаружили забоины на лопатках компрессора и вырыв пера на одной из лопаток размером до 3см2. Опять начались разбирательства и дознания. Предположили, что попал посторонний предмет в виде камня или куска льда с рулежной дорожки. Позже я стал понимать, что лед скалывается с тонких и выступающих поверхностей самолета и попадает в воздухозаборники двигателей. В период критической для полётов погоды на данных самолетах полёты просто не надо выполнять. Но ещё многие годы полк списывал на авиационно-техническую базу преждевременное снятие силовых установок из-за плохого состояния рулежных дорожек. Недавно ещё произошел неприятный случай – на взлёте самопроизвольно убрались щитки-закрылки. К счастью вес самолета был небольшой, а то могли бы быть тяжелые последствия. За эту предпосылку, а тогда так называлось слово «авиационный инцидент», я имел две беседы с начальником службы безопасности полетов и старшим инженером по авиационному оборудованию 37-й воздушной армии. Написал две объяснительные записки. В конечном итоге предпосылку отнесли к конструктивно-производственному недостатку авиационной техники.
В период освоения дозаправки топливом в полете самолетами «Ту-95МС» нам приходилось долгие месяцы находиться в гарнизоне Чаган, Семипалатинской области в Казахстане. На мне меховая куртка, на улице - под 30ºС и с ветерком.
1982 год. По возможности, прыгаю с парашютом. Имею 112 прыжков. Последние прыжки выполнял с самолета «Ан-26» с парашютом «Ут-15». Как это здорово! Один в потоке. «Выстрел купола, стоп. Нет свободы падения с высот, есть свобода раскрыть парашют».
Однажды в полёте после отдачи 15 тонн топлива и «сухого» контактирования с заправляемого самолета доложили о наличии парообразования на нашем самолете в районе грузолюков. «Возможно, топливо», – подумал я. И тут же заметил колебание стрелки манометра основной гидросистемы и падение давления масла до нуля. В этом случае необходимо рубить шланг с помощью гильотины и осуществлять подъём лебедки комплексного агрегата заправки при помощи аварийной гидросистемы. Пришли на свой аэродром, снизились до высоты круга, прошли над запасной грунтовой полосой, и на траверзе Командно-диспетчерского пункта я нажал кнопку гильотины. С земли видно было эффектное зрелище – падающий шланг с конусом и клубы белого пара (керосина).
После выполнения двух полётов на отдачу топлива самолетам «Ту-95МС» готовимся выполнить полет по кругу. Осматриваю самолет ночью с фонариком в руках. Обнаруживаю что правый щиток-закрылок весь в гофрах. Оказывается, не открылся средний замок щитка, а мощные электромеханизмы отработали червячные пары, и по расходному току я не увидел каких либо отклонений в параметрах. Командир, в свою очередь, изменений в технике пилотирования самолета не почувствовал. Приехали инженеры, и началось разбирательство. До 4-х часов утра прослушивали с командиром магнитофон – все записи и команды есть. Утром в субботу, в 11 часов приехали на аэродром. Старший инженер дивизии даёт команду старшему технику корабля открыть замок щитка, а меня приглашает за хвост самолета на беседу. Вдруг слышим сильнейший хлопок и, повернувшись, наблюдаем падающее тело старшего техника корабля на бетон. После этого случая «стартеха» списали, и оставшееся время до пенсии он служил в строевом отделе авиационно-технической базы. На разборе полётов заместитель командира полка по Инженерно-авиационной службе обвинил во всем летный экипаж. По его словам, я должен был увидеть расходный ток, который, якобы, был выше нормы, и дать команду на прекращение выпуска щитков-закрылков и их дальнейшую уборку. Таким образом, мы сохранили бы материальную часть и произвели посадку с «гладким крылом». Но скажу, что процесс этот – довольно скоротечный, да и выпуск (уборка) осуществляется импульсами, естественно, существуют скачки по току, и точную оценку дать сложно, но вот норму из опыта видно – ведь глаз «наметан». На разборе полетов в мой адрес от зама по Инженерно-авиационной службе сыпались обвинения. Такого разбирательства я не вытерпел и взорвался, за что тут же получил строгий выговор от данного начальника. Пересмотрели средства объективного контроля и убедились еще раз в достоверности моего доклада и в нормальной работе системы управления механизацией крыла. Обвинения с меня сняли и допустили к полетам.
В ноябре месяце я остался за начальника Радиоэлектронной борьбы-бортового инженера-инструктора эскадрильи (на «Мясищевых» была такая должность) и, соответственно, приходилось летать каждую лётную смену. А тут, как назло, что ни полёт, то невыход, либо предпосылка к лётному происшествию. Запускаю двигатели, опробую системы самолета, доклад с земли старшего техника по самолётному переговорному устройству: «Течь тормозной камеры заднего внутреннего барабана», и тут же – доклад от правого летчика о том, что не герметичен «мешок» «АУ-2» (был такой механизм загрузки руля высоты по скоростному напору), и самолёт отстранили от полётов. Буквально в следующую лётную смену на исполнительном старте не растормозились колеса, и мы заработали предпосылку к летному происшествию, досталось также и техническому составу с заменой тормозных барабанов. На этой же неделе выполняли полёт по маршруту, и после полёта обнаружили забоины на лопатках компрессора первого двигателя – выкрутился винт с козырька стеклоочистителя. Самое интересное, что ночью, в предполётную подготовку проверил на кабине эти злополучные винты, благо уже знаешь многие нюансы. Так можно и уверенность потерять в собственных силах. Третий двигатель выходит из строя при моем непосредственном участии.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 23, 11:38:44

2012 © В.И.Анянов

ИЗ ЗАПИСОК БОРТИНЖЕНЕРА

19 октября 1979 года, наконец, на меня подписан приказ, и я становлюсь старшим бортовым авиационным техником корабля-оператором заправки самолета «М-4». В декабре я отгулял свой отпуск, получил лётное обмундирование и уже 10 декабря впервые присутствовал на постановке задачи лётному составу на полеты. Шесть раз отбивали полёты. И, наконец, 21 декабря 1979 года состоялся мой первый ознакомительный полет на самолете «М-4» (бортовой номер – «62»). Я сижу на запасном парашюте у рабочего места старшего бортового техника и внимательно наблюдаю за действиями инструктора, а первым моим инструктором был начальник Радиоэлектронной борьбы эскадрильи бортовой инженер-инструктор Волобуев Владимир Семенович. Исполнительный старт. Обороты двигателям – максимальные. Командир отпускает тормоза, и неведомая силища толкает махину вперед. Разбег и взлёт. Я в воздухе! Выполняем полет по «малой коробочке» и садимся. И так шесть полётов. Один полёт посидел на месте верхнего стрелка – для интереса, по решению инструктора, так как возможности больше не представится. На пятом полёте сажусь за пульт управления. Взлетаем. Команду на уборку щитков закрылков прослушал, и вместо команды «Номинал», я дублирую её, отвечая «Горизонт». Инструктор просит меня сойти с рабочего места и сам садится за пульт. «Не огорчайся, – говорит он, – первый полёт всегда так». Делаем шестой полёт, и на этом конец. После полётов идем к инструктору и «обмываем» мой первый полёт – это традиция.
Сделал уже 16 полетов. Моим постоянным инструктором стал Веселовский Анатолий Николаевич, с кем я прошёл вывозную программу до конца. Хочется выразить большое уважение Анатолию Николаевичу за его незаурядные методические способности и глубокие знания материальной части. В целом всё это привило мне неподдельный интерес к дальнейшему совершенствованию профессиональных знаний и лётного мастерства, умению обучать и воспитывать бортовых специалистов Инженерно-авиационной службы. Первое время все стрелки приборов у меня разбегались, мне не хватало распределения внимания. Однако, определив приоритеты, всё потихонечку встало на свои места. Закончилась ночная программа переучивания. Теперь предстоит сделать 3 – 4 полета на отдачу топлива, и всё – я полностью буду готов. В конце мая, после собеседования с командиром полка, предоставления ему конспектов по марксистско-ленинской и технической подготовке, из 16 человек к присвоению воинского звания «старший лейтенант» отправили только 5 представлений, в том числе – и на меня. 30 мая закончилась моя вывозная программа в качестве старшего бортового техника корабля-оператора заправки.
В декабре в нашей службе произошло важное событие. Впервые были введены две должности – старший бортовой инженер-инструктор соединения и старший бортовой инженер-инструктор полка. Эту должность в нашем полку занял капитан Буслаев Вячеслав Анатольевич – опытный бортовой инженер-инструктор: вывозную программу на самолете «М-4» он проходил ещё с инструкторами, которые осваивали эти самолеты в стенах завода имени Хруничева. Введение должностей явилось важным начинанием в сложном деле формирования организационно-штатной структуры службы бортовых инженеров (техников), в то время – авиации Вооруженных Сил СССР. Сегодня хотелось бы знать, кто были эти люди, «пробившие» эти должности и, по сути, стоявшие у истоков зарождения нашей службы.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 21, 08:35:56

(Окончание)

Садиться я решил с гладким крылом: если выпустить закрылки – возникнет мощнейший скос потока, и шланг, скорее всего, может взбеситься еще больше – не будем искушать судьбу. Посадочный вес – запредельный: максимально допустимый по инструкции – 120 тонн, а с гладким крылом – и вовсе не более 105 тонн, у нас же – около 130 тонн – самолет перезатяжелён топливом: и от танкера брали, и маршрут сорвался, не выработали. Но делать нечего. Прошу штурмана Геннадия Ошлакова: «Выведи меня, пожалуйста, с ходу в район 4-го разворота на дальности не меньше 40 км от полосы. Надо пристреляться, подобрать пологое снижение. Дальний привод будем проходить не выше 150 метров, ближний – 40 – 50 метров». Прошу бортинженера: «Помоги – выдержи мне, пожалуйста, на всей прямой после 4-го разворота скорость 360 км/час – пойдём на ней до полосы. Я тоже работаю двигателями, но и ты будь очень внимателен, следи за скоростью, немедленно добавляй тягу».
По нашему представлению на Энгельсе продолжаются полеты:
- Гусленко, Митрофанов! Всему экипажу – усилить осмотрительность, подходим к аэродрому! Там летают!
Как потом оказалось – да нет, не летали: все полеты прекращены – над аэродромом гроза. А мы снижаемся, идём с ходу в район 4-го разворота, останется только довернуть влево градусов 100 – 110. И чем ближе к аэродрому, тем больше сгущается черная мгла. На подходе к 4-му развороту хлынул ливневой дождь, и в кабине и вовсе сомкнулся мрак. Треплет болтанка, а скорость близка к минимальной, и связи с аэродромом никакой. Впереди – неизвестность. Заходим по приборам. На наше счастье, на подходе к дальнему приводу пелена дождя стала редеть, а на дальности 3 км Тузов крикнул, что видит полосу. Так уж по доброму року подгадалось, что именно в этот момент гроза уходила с аэродрома навстречу нашему заходу, и мы как нельзя вовремя выскочили из её хвоста. Полоса влажно блестела перед нами.
Ближний привод мы прошли на высоте метров 40. Стелились низко на скорости 360 км/час, и только перед самым торцом полосы я едва тронул рычаги двигателей на уборку газа, как почти сразу произошло приземление. Расчёт – 120 метров. Малый расчёт помог, сослужил хорошую службу. Вес большой, скорость большая, кинетическое количество движения огромное, а тормозить отрицательной тягой можно только от двух внешних двигателей из-за выключенного внутреннего второго. Предельно использовали основные тормоза. Длина полосы – 3.500 метров. Быстро пробежали 3.000, скорость вроде бы уже и не велика, но самолет никак не останавливается. И так обидно неумолимо надвигаются последние плиты. Апрель – увязнем по уши, подломаем шасси. Но уж так не хочется хватать аварийные тормоза, рвать покрышки. Обошлось – срулили буквально с последней плиты взлётно-посадочной полосы на перемычку и тут же выключили двигатели.
Да, великое дело – экипаж. И ещё то, что напарником в этой переделке оказался опытный лётчик, «слон» Тузов, которого ещё со старших лейтенантов я учил летать на «Ту-16» в 1229-м полку на аэродроме «Белая», а затем – на «Ту-95» в 1023-м полку на аэродроме «Семипалатинск-2» - мы знали и доверяли друг другу.
Перед носом на «рулёжке» стояли пожарная и санитарная машины, тягач, прочая техника, поджидал и энгельсский комдив генерал-иайор Осипенко Александр Николаевич. Бережно извлекли из изуродованной кабины раненого Кривцуна, и гарнизонный начмед умчал его к окулистам саратовского мединститута, а оттуда – в нейрохирургию, поскольку, кроме потери глаза, оказались порванными и сосуды головного мозга, не считая сломанного носа и выбитых зубов.
На другой день специалисты Инженерно-авиационной службы энгельсской дивизии неофициально сообщили нам, что шланг был дефектным, к тому же – с просроченным гарантийным сроком эксплуатации. Но прибывшие из Москвы для разбирательства по поручению командующего 37-й воздушной армии генерал-лейтенанта авиации Ивана Владимировича Горбунова двое его заместителей (по лётной и инженерной службе), с ведома своего начальника откровенно уклонились от объективных заключений. Во спасение чести мундира Инженерно-авиационной службы ими был избран путь замалчивания происшествия. Не было явных претензий к экипажу, но не было и выводов, исключающих его вину. Вместо этого были оскорбительные полунамёки на предмет собственной возможной вины экипажа в случившемся и абсолютное недоверие к объяснительным запискам, истребованным от всех членов и нашего экипажа, и экипажа танкера. Пребывая в генеральском звании, я тем более был оскорблён избранной манерой расследования. Не появилось и обязательной в таких случаях по горячим следам экспресс-информации во все авиадивизии и полки воздушной армии с профилактическими рекомендациями. Но известие о случившемся само по себе быстро дошло на аэродромы Дальней Авиации. Отсутствие в такой обстановке конкретной официальной информации исподволь должно было давать пищу для кривотолков и домыслов, задевающих честь экипажа. Пришлось в категорической форме потребовать от Горбунова провести разбор нашего случая на состоявшемся вскоре служебном совещании руководящего состава воздушной армии, совмещенном с методическими занятиями, в том числе – по дозаправке в воздухе. Сделано это было сквозь зубы, но сделано.
Разлохмаченный шланг был отправлен на исследование в НИИ эксплуатации и работы авиатехники ВВС, закончившееся спустя длительное время туманнейшими умозаключениями, но без претензий к летчикам.
Ну, а самолет, моя командирская «сотка», был покорежен весьма основательно, и бригада Куйбышевского авиационного завода восстанавливала его несколько месяцев, меняя стабилизатор, киль, рули и часть обшивки фюзеляжа.

Бортстрелок · 2025 июня 20, 08:36:47

(Продолжение)

Несколько завалившись в первый момент в левый крен, со снижением, мы тут же оказались в облаках. Первейшая моя команда экипажу: «Экипаж, сохранять спокойствие, слушать только мои команды!». Выправили машину. Я командую: Тузову – «Гена, экстренное снижение, держим по вариометру 20 – 25 метров!», бортинженеру – «Выключить 2-й двигатель!» (Попади извивающийся шланг в винты – оборвутся и лопасти, да, пожалуй, и сам двигатель), стрелкам-радистам – «Огонь по концу шланга! Постарайтесь отстрелить!», штурману – «Курс на Энгельс!». До аэродрома надо было тянуть около 330 км. Попытался передать о случившемся ведомому и танкеру. Никакого ответа. На внешней связи мертвая тишина. Как чуть позже доложил старший воздушный радист прапорщик Митрофанов, все антенны по фюзеляжу были снесены шлангом в первые же секунды. Зато переговоры внутри экипажа возможны, хотя и изрядно затруднены грохотом от ударов по фюзеляжу.
Огонь из пушек открыт. Двигатель выключен. Но непрерывно идет доклад командира огневых установок: «Командир, летят куски обшивки с рулей!». Худо дело: разденет руль высоты, и нырнем мы в отвесном пике. А разденет не только шлангом – скоростной напор тоже хорошо поможет докончить начатое. Хорошо бы ослабить этот напор уменьшением скорости, но в то же время надо спешить достичь высоты 4.000 метров, где можно, если потребуется, покидать самолет без кислородных масок.
- Экипажу быть готовыми к покиданию самолета, но только по моей команде!
Все проистекало весьма стремительно. Пилотируя вместе, я поторапливал со снижением. Миновали 6.000 метров, и тут слева дико взвыли винты выключенного двигателя, а самолет резко, круто завалился в крен, близкий к 90°. С перекошенными лицами, с полностью выкрученными вправо штурвалами и до упора данными вправо ногами мы с Тузовым стремились удержать самолет.
- Что у тебя с двигателем? – кричу я бортинженеру Виктору Зазимко.
- Командир, винты вышли из флюгера!
- Флюгируй снова!
И сам тоже, на мгновение оторвав от штурвала левую руку, ткнул кнопку флюгирования винта 2-го двигателя на щитке лётчиков. Молодец винт, послушался! Машина тут же выправилась. Как выяснилось позже, майор Зазимко, хоть и был по должности старший бортинженер-инструктор дивизии, в волнении и спешке при выключении двигателя не выполнил предупреждение инструкции, гласившей: «Перед выключением двигателей помни, что на режимах, ниже 40° по указателю положения рычагов топлива, автоматического флюгирования винтов не произойдёт». У нас же сразу после обрыва шланга, при снижении все четыре рычага управления двигателями были поставлены мной на проходные защелки, и Зазимко прямо из этого положения выключил 2-й двигатель, не установив ему режим более 40° по указателю положения рычагов топлива. Первоначально флюгирование всё-таки произошло, но, видимо, частично и ненадёжно. На земле Зазимко признался мне в этом сам.
Не успели мы с Тузовым вытереть холодный пот со лба, как раздался взволнованный доклад Бориса Гусленко:
- Командир, шланг разбил левый блистер, снёс прицельную станцию. Стрелок-радист ранен, кажется, без сознания. У него все лицо залито кровью. Разрешите, я его перевяжу?
- А как ты пролезешь к нему?
- Отстегну ремни и парашют!
- Хорошо. Только осторожно. Смотри, чтоб самого не высосало за борт!
И он прополз и одним рывком от горла сорвал из-под своей рубахи майку, перевязал ей второго стрелка-радиста Колю Кривцуна, молоденького прапорщика с великолепными гоголевскими глазами-вишнями. Вернулся Гусленко на свое место и доложил, что Кривцун в тяжёлом состоянии – всё лицо и зубы разбиты, а главное – вытек глаз. Какое уж тут покидание самолета...
Обрадованный доклад Митрофанова из верхнего блистера: «Командир, кусок шланга метра два – три оторвался! То ли отстрелили, то ли перетёрся на рваной обшивке. Из-под рулей вроде не видно. А спереди на стабилизаторе дыра так и растёт! Только обшивка летит помельче!». То же самое подтвердил и Гусленко.
Тут следует сделать некоторое отступление. Отдавая команду на отстрел шланга из пушек, я действовал не по наитию, а по памяти. Нечто подобное на таком же самолете произошло еще в 1972 году в экипаже майора Н.Е.Бирюкова из 1226-го тбап (аэродром «Семипалатинск-2») над Охотским морем. Тогда командир огневых установок прапорщик Киреев проявил инициативу, открыл огонь из пушек, якобы отстрелил кусок шланга, а экипаж, всё-таки имея радиосвязь, произвел с моря посадку на заводской аэродром Комсомольска-на-Амуре. Киреев за тот полет был награжден орденом Красной Звезды. Оценивая ограничения по углам обстрела и прочие возможности бортового оружия, я лично – как ранее, так и поныне – весьма скептически отношусь к версии отстрела части шланга из пушек и больше склоняюсь к варианту перетирания его хвостовой части на рваной обшивке рулей. Но «утопающий хватается за соломинку», и в той обстановке нельзя было медлить и с попыткой использовать и такой весьма сомнительный шанс.
Вот и 4.000 метров, пора снижать скоростной напор до минимума. Значительно уменьшаем снижение. Я решил потихоньку занять 2.000 метров и установить скорость 360 км/час, близкую к минимально допустимой. Сам продолжаю регулярно бубнить во внешний эфир: «Я – «01-й», иду с тяжёлыми повреждениями, никого не слышу. Прошу передать просьбу на «Филон» - обеспечить посадку с ходу!» («Филон» - радиопозывной аэродрома «Энгельс»). Никого не слышим мы, но, может быть, слышат нас. Радиокомпаса тоже не работают – сбиты антенны, но есть показания дальности и азимута от Радиотехнической системы ближней навигации Энгельса. Жить можно. Продолжаются доклады, что на стабилизаторе дыра - уже больше полутора метров.
- А как обшивка?
- Летит помаленьку. Куски мелкие!
Теперь доклады гораздо спокойнее. На удалении 100 км от аэродрома полностью взял управление самолётом на себя. Идем в плотной «кучёвке», баллов девять (кучевые облака в 9 баллов), изрядно побалтывает. Грохот от шланга стал немного потише. А может мы уже просто привыкли к нему?

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июня 19, 08:46:11

2007 © В.А.Степанов

« А ВОТ ЕЩЁ БЫЛ ТАКОЙ СЛУЧАЙ ... »

Весной 1978 года я был назначен командиром 106-й тяжёлой бомбардировочной авиационной дивизии трёхполкового состава самолётов «Ту-95», базировавшейся на аэродромы Узин (под Белой Церковью) и Моздок (на Северном Кавказе). В 1984 году, откомандовав дивизией шесть лет, я был отрешён от полетов по состоянию здоровья и переведён на штабную работу. Осмелюсь похвастать, что за время моего руководства дивизией два её полка из трех (182-й и 1006-й) были награждены Вымпелами Министра Обороны, а сама дивизия заслужила почетное наименование «Имени 60-летия СССР».
В бытность командиром дивизии вырваться в самостоятельный маршрутный полёт на боевое применение, да ещё с дозаправкой топливом в воздухе, было почти роскошью, предоставлявшейся не чаще одного раза в полтора – два месяца. Постоянно приходилось, уступая мольбам командиров полков, так сказать, «в свободное от службы время», то бишь ночью, то садиться на руководство полётами, то летать в качестве инструктора. Да и танкеров выделялось скудно – приходилось уступать на подготовку полковых лётчиков. И когда удавалось без особого ущерба для подчинённых вклиниться в вылеты на дозаправку, душа пела в предвкушении острых ощущений от ночной заправки.
На сей раз, на 27 апреля 1983 года, что-то так и не удалось выкроить ночной танкер, и пришлось запланировать себе маршрут с дневной дозаправкой. Ну ладно, хоть так! Так нет же: за это обстоятельство тут же ухватился начальник штаба дивизии полковник Тузов Геннадий Викторович, y которого в штабных заботах сложился перерыв в этом виде подготовки, и для восстановления навыков ему надо было начинать с дневного контрольного полёта. За два дня до вылета этот тип приступил к моей осаде, призывая понять страдания лётчика на штабной работе, намекая, что я просто обязан проявить к нему чуткость, снисхождение, командирскую заботу, и канючил до тех пор, пока я не плюнул и, скрепя сердце, отдал ему левое сиденье.
27 апреля 1983 года в паре с ведомым из 1006-го тбап майором Крытышем Валерием Владимировичем мы ушли с аэродрома Узин на маршрут. В районе аэродрома Энгельс, на котором шли полёты, мы встретились с танкером и пошли с ним по зоне заправки в сторону Уральска, имея задачу выполнить два контакта: первый – с приёмом 5 тонн топлива, второй – «сухой». Высота заправки – 8.700 метров, верхняя граница облачности по всей зоне была рядом – около 8.300 – 8.500 метров. Вполне гладко состыковались, перекачали 5 тонн топлива, расцепились, в дальней точке зоны сконтактировались снова и пошли в «сухом» контакте. Тузов пилотировал весьма прилично – «Кто умел, тот не забыл!» - чёткий кильватер, никакой крыльевой раскачки, в экипаже – полная тишина, через 2 – 3 минуты пойдем на расцеп.
Вот тут-то под бомболюком танкера, из которого выпущен заправочный шланг, и появилось стремительно разрастающееся серое облако. Правая рука моя инстинктивно сдвинула рычаги управления внутренними двигателями на малую тягу, левая легла на кнопку передатчика:
- «735-й», у вас – мощное выбивание топлива!
- Не понял!
- У вас мощный выброс топлива из бомболюка, иду на расцеп!
Увы! В этот момент вместо нормального расцепа шланг, сворачиваясь в бесформенный клубок, ринулся от танкера в лоб нам. Пушечный удар по стеклу командира корабля и тут же – грохот по всему фюзеляжу. Влево от оставшегося на штанге конуса изогнулась угрожающе извивающаяся рядом с винтами петля шланга, который оторвался от танкера на всю свою длину. А посему дубасит и весь левый борт самолета, и, поднырнув снизу – левый стабилизатор с рулём высоты. А от его крутящегося хвоста достается ещё и рулю поворота, о чем сразу и закричал командир огневых установок прапорщик Борис Гусленко:
- Командир, летит обшивка, шланг разбивает рули!

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 18, 08:53:19

(Окончание)

Вообще-то из нашего выпуска дольше других задержались в армии В.А.Степанов, В.Д.Овчаров и автор этих строк. Наша служба до конца восьмидесятых проходила в разных авиационных объединениях, но я многое старался перенять у своих однокашников. Они ни перед кем не кривили душой, отлично летали инструкторами, а за успехи по службе и личное мужество награждались советскими и российскими орденами. Владимир Дмитриевич сейчас работает в Государственной думе и всем нам, давно уволенным, крепко помогает по пенсионному обеспечению и другим социальным проблемам, а Владислав Алексеевич много сил и времени отдаёт ветеранам Дальней авиации. Благодарен им и за дружбу, и за поддержку.
Мы втроём в мае 1992 года в составе делегации российских ВВС побывали с официальным визитом в Америке. Принимали нас там, как дорогих гостей, но главное – дали полетать на раритетных и современных боевых самолётах ВВС США. Мне вначале достался Б-25 выпуска 1942 года, а на следующий день доверили даже современный В-1В. Это в принципе такой же корабль, как мой старый знакомый Ту-160, но американцы этого не знали и были удивлены, когда российский лётчик слетал с левого кресла на их элитном «Лансере» и заправился над пустыней Невада от танкера КС-135. После возвращения на авиабазу Неллис я выполнил с конвейера ещё две нежнейших посадки при ужасном боковом ветре справа под углом девяносто градусов. После полёта пилот-инструктор Том Арко со сломанным на ринге носом спросил:
- Извините меня, генерал, но где в России так учат летать?
- В Балашовской школе пилотов, сэр! – с улыбкой ответил я на английском с заметным донским акцентом. Больше вопросов на эту тему не поступало.
Итак, подведём итоги. За сорок лет офицерской службы мне довелось поучиться у многих выдающихся лётчиков-инструкторов и других знаменитых асов, а так как я не был лётчиком-истребителем, то пришлось восполнять и этот пробел в своём авиационном образовании. С Виктором Пугачёвым учился выполнять «кобры» и «колокола» на Су-27, а Роман Таскаев вывозил меня на Миг-29, Миг-АТ и прокатил на самолёте-ракете Миг-31.
Когда в Ахтубинске стрелял из пушки, пускал ракеты с лазером и бомбил на штурмовике Су-25, меня страховал с заднего сидения лётчик-испытатель Виктор Бухтояров. Жалею, что не пришлось полетать с моим другом Валерием Меницким, шеф-пилотом ОКБ имени Микояна. Он успел к тому времени катапультироваться с горящего Миг-29, получил тяжёлую травму позвоночника и перешёл в вице-президенты фирмы.
От полётов на самолётах фронтовой авиации у меня остались сильнейшие впечатления и жгучее желание полетать на «маленьких» ещё, но каждому из нас надо было заниматься своим делом. Здоровья Вам и чистого неба, мои друзья-испытатели!
Когда я печатал эти строки, начал просматривать свои пожелтевшие от времени, но дорогие для меня лётные книжки. По ним вначале просто для интереса, а потом и с удивлением установил, что на боевых самолётах и сам пролетал инструктором-лётчиком со ста сорока тремя командирами кораблей Дальней авиации. Все эти «Горные Орлы» значатся в подённых записях пофамильно, с указанием даты, типа самолёта, времени суток, задания на полёт, его продолжительности и метеоусловий. Восемь из них стали генералами, четырнадцать – командирами полков, а восемнадцать – «настоящими» полковниками. Взлёты в тумане и в пургу, посадки в ливневой дождь и при «жёстком» минимуме погоды, полёты строем на больших и предельно малых высотах, пилотирование на практических потолках и сверхзвуковых скоростях. Учил я молодых командиров бомбить в строю по сигналу ведущего, проверял технику пилотирования и готовил на класс, вывозил на новой технике, показывал сваливание и выход на исходный режим. Пришлось немало «попахать» и на грунтовых аэродромах. Таки прав был маршал А.Н.Ефимов насчёт «чернорабочего авиации» ещё при первой встрече...
Бывало, что на новых типах самолётов (к примеру, Ту-22М2, Ту-95МС и Ту-160) по сложным видам лётной подготовки мы, командиры, начинали летать сами. Испытатели от нас далеко, а в строевом полку где их взять, инструкторов, на новой-то машине? Вот и давали мы друг другу допуски по принципу: ты – мне, я – тебе. Слегка потренировавшись, начинали «возить» других.
О чём сейчас жалею? Надо было летать больше, когда были и возможности, и здоровье. Теперь изредка подлётываю с сыном на спортивных «Яках», и буду заканчивать. И не потому, что летать стало безбожно дорого, а потому что «пора брат, пора!». Сделаю пару «бочек» и повешу «перчатки на гвоздь», когда мне щёлкнет ровно семьдесят.
С уважением и благодарностью вспоминаю своих Учителей, всегда старался быть для них товарищем и другом. Все они для меня – святые люди, но вот «с нуля» меня учил летать только один человек – Иван Михайлович Медведев. Первый инструктор остаётся первым навсегда. Как первая любовь...

Бортстрелок · 2025 июня 17, 08:34:36

(Продолжение)

После выпуска из академии меня назначили в 37-ю Воздушную армию ВГК. На её вооружении находились только стратегические самолёты, и тут надо было освоить турбовинтовой красавец Ту-95. Выше было сказано, что о нём я впервые услышал от П.А.Тарана ещё в пятьдесят восьмом году, но за окнами-то был уже декабрь восемьдесят второго. Четверть века пролетели незаметно, но это был ещё не вечер! На смену старым Ту-95 начали поступать с авиазаводов новенькие Ту-95МС. Такие же благородные по форме, как старые, но другие по содержанию, с автоматической бортовой системой управления и мудрыми высокоточными крылатыми ракетами Х-55. Кстати, именно на этих машинах экипажи дежурили у берегов Америки. Каждый воздушный рейд длился до 22-х часов, выполнялся с попутной и встречной дозаправкой топливом в полёте от новых танкеров Ил-78 и под конвоем истребителей США и НАТО.
Как говорится, новое – хорошо забытое старое, и в наши дни Дальняя авиация возобновила полёты на патрулирование в удалённые географические районы. Это серьёзное дело требует от экипажей не только мужества, но и высокого уровня лётной подготовки. За выполнение таких заданий командиров и штурманов кораблей в наше время даже награждали орденами.
Вскоре после Ту-95МС на вооружение Воздушной армии пришёл ещё более грозный, сверхзвуковой ракетоносец Ту-160 с двенадцатью высокоточными крылатыми ракетами. За его успешное освоение 184 гвардейский полк (штаб – Прилуки) в мирные дни был удостоен высокой награды – ордена Ленина.
Кроме того, в 46-ой Воздушной армии успешно осваивался новый ракетоносец Ту-22М3, а в 30-ой Воздушной армии – высвобождаемые из полков на Западе Ту-22М2. Отслужившие верой и правдой в строю более 35 лет самолёты второго поколения типа Ту-16 и 3М выводились из боевого состава.
На фундаменте ударной мощи новой авиационной техники и благодаря мужественной настойчивости маршала А.Н.Ефимова в 1988 году из 37 Воздушной армии возрождается управление командующего Дальней авиации, ВВС военных округов преобразуются в Воздушные армии и возвращаются непосредственно под знамёна Главнокомандующего ВВС. Восьмидесятые годы становятся самым могущественным периодом в истории советской авиации. Нас тогда весь мир уважал, а в США и НАТО боялись, как огня. Америка и Англия, обеспокоенные политической, военной и экономической мощью СССР, приняли соответствующие меры, в результате которых произошёл развал Советского Союза и военной организации стран Варшавского договора. Думаю, что сейчас в бывших союзных республиках простые люди жалеют об этом, но вместе с тем, всё меньше народов надеются на возрождение СССР. А жаль! Как говорил Иисус: «Всякое царство, разделившееся само по себе, опустеет»!
За девять лет до этих трагических событий я предложил поработать со мной на самолёте Ту-95 в качестве инструктора К.А.Сенькову – интеллигентному человеку из славной авиационной династии. Его отец был начальником Высшей планерной школы в Коктебеле, затем закончил академию им.Н.Е.Жуковского и наладил в промышленности производство самолётов Ил-4 и Ли-2. Мать Климентия Анатольевича, Е.А.Гренауэр, была первой женщиной-инструктором в той же планерной школе, а сын К.А.Сенькова, Дмитрий – Заслуженный военный лётчик Российской Федерации. Есть у нас в стране такое почётное звание. Сам Климентий Анатольевич в совершенстве владел всеми типами турбовинтовых стратегических самолётов Туполева: ракетоносцами, бомбардировщиками и морскими разведчиками, возил начальство на лайнере Ту-116, а военнослужащих чинами пониже – на Ту-114. Были у нас в Дальней авиации и такие машины; сейчас они гордо стоят под открытым небом в монинском авиационном музее.
В откровенных дружеских беседах К.А. рассказал мне про все секреты и хронические болезни этих машин, обучил взлёту с максимальным весом, сходил строем на полюс, показал чёрно-белое северное сияние и вывез на дозаправку днём. Ночью на заправку я слетал сам, без всяких там провозных. Скажу, что это делается так же непросто, как днём, только ничего не видно, кроме лампочек световой сигнализации. После школы Сенькова на тяжёлых воздушных кораблях пришлось поубавить свой «сверхзвуковой» гонорок, а когда меня назначили командармом, даже помечтал слегка:
- Вот воспитать бы в Воздушной армии все три сотни командиров стратегических экипажей такими, как Сеньков!
И горя бы не знал, но в жизни такого счастья не бывает. И когда при воссоздании Дальней авиации в тридцати её полках обнаружился некомплект шестидесяти командиров кораблей, я предложил восполнить его за счёт первоклассных лётчиков-инструкторов: с самолётов Л-39 – на Ту-22, с Ту-134 – на Ту-22М3, с Ан-12 – на Ту-95. Идею поддержал заместитель Главнокомандующего ВВС по ВУЗам Г.У.Дольников, а начальник управления кадров Ю.В.Симахин помог подобрать людей. Какой же лётчик откажется летать на новой машине? Добровольцев переучили быстро, и проблема некомплекта была успешно решена.
На тему об инструкторах-лётчиках выступал я и на Военном совете ВВС:
– Всем известно, что устройство аэродромного тягача в школе младших авиационных специалистов новобранцам преподаёт целый подполковник, а вот курсантов на самолёте учит летать... капитан! Это нонсенс, и я предлагаю для инструктора-лётчика в училище ввести штатное воинское звание «подполковник».
Члены Военного совета идею поддержали, и Генеральный штаб для инструкторов-лётчиков ввёл воинское звание, но не подполковник, а майор. И то был хлеб, особенно насчёт пенсионных льгот.
Последним в моей лётной биографии инструктором-лётчиком был Б.И.Веремей. Он ещё в октябре 1986 года на испытаниях в Жуковском после семи полётов выдал мне все командирские и инструкторские допуски на стратегическом сверхзвуковом ракетоносце Ту-160. Сын Героя-танкиста генерал-майора И.Н.Веремея, Борис Иванович рано ушёл из жизни, но на испытанной им этой знаменитой машине слетали и Министр Обороны России С.Б.Иванов, и Президент Российской Федерации В.В.Путин! Инструктором у них был прекрасный лётчик Дальней авиации генерал А.Д.Жихарев. Вот уж кто «владеет не только самолётом, но и самим собой», так это Анатолий Дмитриевич! Представляете, как сложно летать с Верховным Главнокомандующим или Министром обороны на левом сидении, да ещё с дозаправкой топливом в полёте и пусками ракет? Теперь вместе с «дальниками» горжусь за высокую оценку этих сложнейших полётов. Самолёт Ту-160 был флагманом воздушного парада в честь 50-летия Победы. На его борту мы тогда крупно, кириллицей, начертали: «Илья Муромец»! На реактивных машинах я к тому времени пролетал уже тридцать пять лет, и это был мой последний маршрут на боевом самолёте.
Сейчас некоторые журналисты упорно протаскивают в СМИ этому воздушному кораблю пушистое название: «Белый лебедь». Это в каком же пруду и с какого бодуна вы, господа хорошие, кормили таких безобидных «белых лебедей» с двенадцатью ядерными ракетами на борту? Да и его белый окрас наносят отнюдь не для красоты, как макияж, а против светового излучения – поражающего фактора при ядерном взрыве. По вашему, и знаменитый транспортный самолёт Ан-124 надо именовать не «Русланом», а «серым гусем?». Вот уж воистину «независимая» пресса! Слава Богу, что не вся!
Уволили меня из рядов Вооружённых сил с выслугой 71 год и 6 мес. в льготном исчислении после Иркутской трагедии, когда в декабре 1997 года после взлёта с заводского аэродрома в Иркутске «Руслан» упал на жилой дом, при этом погибли десятки ни в чём не повинных людей. Так для меня прозвучал заключительный, но траурный аккорд!

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 июня 16, 08:52:50

(Продолжение)

В конце 1977 года наша семья всем составом – мы с женой и трое малых детей – стартовала в гермокабине транспортного борта Ан-12 на любимый мною с 1957 года Дальний Восток. Самолёт нам дали, разумеется, не из баловства, а по служебной необходимости – надо было срочно вступить в должность командира 55-ой дивизии на аэродроме Воздвиженка Приморского края. Дивизия эта входила в состав 8-го отдельного Смоленского тяжелобомбардировочного корпуса Дальней Авиации под командованием обаятельного человека, сильного лётчика и справедливого командира Б.В.Балихина. С ним у нас сразу сложились добрые служебные отношения; он хорошо знал меня ещё со Стрыя, да и в период освоения Ту-22М2 Борис Васильевич был начальником лётного центра в Рязани.
Встретил в Воздвиженке и нашего однокашника Володю Басистова, умницу и прекрасного лётчика. К тому времени он отслужил в должности командира 444-го полка и уезжал в Москву. Вместо него прибыл подполковник А.Мочалин, который был моложе нас. Уходил 1977 год, и это был первый звонок о том, что назначенный нашему выпуску ресурс по возрасту прошёл двадцатилетний календарный рубеж.
Особенность боевой подготовки 55-ой дивизии состояла в том, что в её полках постоянно готовились десятки молодых экипажей, причём в простую погоду – на аэродроме Завитинск Амурской области, а при минимуме погоды – в приморской Воздвиженке. После завершения подготовки на второй класс командиров кораблей переводили от нас на стратегические самолёты в Украинку и Семипалатинск, а вместо них из Рязани нам присылали новую партию молодёжи. Это был правильный и хорошо организованный авиационный конвейер. Дело в том, что зимой в Завитой звенел морозом и ясной погодой Сибирский антициклон. Полёты в простых метеоусловиях при этом проводились регулярно и отбивались разве что по низкой температуре наружного воздуха. От сорокаградусных «минусов» выходили из строя резиновые изделия на наземной аэродромной технике, а вот наши золотые люди к ним привыкли и переносили их, как обычное явление. Грели нас и доработанные под керосин печки-буржуйки; они были повсюду, где только ни находился личный состав. Для аэродрома Воздвиженка какой то умный человек выбрал в Приморье местность с уникальными физико-географическими условиями. Летом, со средины мая и до сентября, там дуют с юга такие ветры, что под их напором даже деревья в гарнизоне тянутся своими ветвями не к солнечному югу, а к холодному северу. Но главным является то, что в приземном слое эти воздушные потоки выносят на материк приподнятые туманы с Амурского залива, и над аэродромом, как белое покрывало, сутками лежит десятибалльная слоистая облачность. В этих реальных метеоусловиях мы и летали, тем более что запасный аэродром Хвалынка (Спасск-Дальний) с простой погодой был рядом. Так что те пилоты, что готовились в Воздвиженке, не дрогнут на посадке при минимуме погоды, но у них нет опыта выполнения полётов при боковых ветрах, как и у тех командиров экипажей, кто долго пролетал в Завитой, Украинке и Белой. Их, ветров, там просто нет в природе, и эту особенность авиационным командирам надо помнить. Признаюсь, что уставал я от полётов «при выносе», а вместе с ними и от других, уже наземных гарнизонных забот, до изнеможения. Но задача, поставленная В.В.Решетниковым – откомандовать дивизией три года без лётных происшествий – была мною выполнена. Командующий Дальней авиацией лично провёл итоговую проверку соединения и после неё отправил меня на учёбу в академию Генерального штаба. Из нашего, балашовского выпуска, её успешно закончили годом позже Б.А.Константинов и Г.Д.Нестеров. Кстати, и в академии ВВС им.Ю.А.Гагарина, и в академии Генерального штаба им.К.Е.Ворошилова нашим неизменным учителем по тактике и оперативному искусству ВВС был профессор В.Г.Рог. В годы Великой Отечественной войны Валентин Григорьевич был тяжело ранен в воздушном бою, но после излечения вернулся в строй и в мирные дни стал видным учёным, профессором и доктором наук. В работе его отличала высокая требовательность, знание предмета и патриотизм в отношении авиации. Рог учил нас не только по программам, но и заставлял успешно заниматься военной наукой факультативно. Низкий В.Г.Рогу поклон за всё хорошее, что он сделал для многих поколений авиаторов и искренние пожелания здоровья.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 10, 09:37:26

(Продолжение)

В 1971 году И.В.Горбунов предложил мне перейти на самолёты Ту-95, однако назначил заместителем командира полка не в «стратегию», а в Прилуки, на те же Ту-16. Попал я в здоровую нравственную и служебную атмосферу, которую создал в коллективе командир полка Е.Ф.Циркин, кстати, бывший школьный Учитель. Служили там люди на сознательности и без солдафонства. Зимой на праздники собирались семьями в Доме офицеров, а летом выезжали купаться и загорать на речонку Удай с тенистыми песчаными берегами. Летал полк здорово, особенно с боковыми ветрами и при минимуме погоды. Местные синоптики откуда-то всегда и заранее знали, когда на аэродром придёт так необходимый лётному составу «сложняк». Старался и я не отставать от своих коллег, много летал инструктором, а Евгений Филиппович научил меня руководить полётами полка и тому, как командир должен следить за натренированностью каждого лётчика.
Осенью 1972 года двенадцатью первоклассными экипажами мы перелетели на самолётах Ту-16 из Прилук на оперативный аэродром Моздок, и на полигоне Каранагайский за две недели выполнили весь годовой план полка по сложным видам боевого применения. Кстати, этот опыт, знание северо-кавказского региона и местных климатических условий помогли мне потом в первой «Чеченской войне». Знал я и Дудаева с его капитанских времён, а орден Боевого Красного Знамени за Афганистан он получил по моему представлению. Джохар тогда был ещё комдивом, а не Президентом Ичкерии. Как только стали известны его планы с нанесением бомбовых ударов по атомным электростанциям и Невиномысскому химкомбинату, дудаевская авиация штурмовыми ударами Су-25 была немедленно уничтожена на земле. Это были учебно-боевые самолёты Л-39 Ставропольского авиационного училища ПВО и гражданские воздушные суда – всего более двухсот пятидесяти единиц. Интересно, что никто из владельцев не обратился ни с иском, ни с жалобой – видимо, у всех собственников этих лайнеров рыльце было в пушку. Дудаев прислал мне тогда правительственную телеграмму – поздравил «с завоеванием господства в воздухе», но предупредил о том, что «встретимся мы на земле». Встреча эта не состоялась, по не зависящим от меня причинам.
Когда наша группа в 1972 году вернулась из Моздока домой, у нас в полку работала комиссия из Дальней авиации. Её старший, полковник П.Н.Товщик пригласил меня на беседу, которая длилась часа три. Прощаясь, он почему-то сказал мне: «Ждите вызова в Москву». Не знал я, что Петр Николаевич когда-то был адъютантом у маршала авиации А.Е.Голованова и тех времён имел у командования большой авторитет. Вскоре командир корпуса И.В. Горбунов лично проверяет меня на самолёте Ту-16 в полёте на боевое применение, а из Москвы прилетает командующий Дальней авиацией В.В. Решетников. Он находился на «вышке» допоздна, пока я руководил полётами. С тех далёких «прилукских» времён два этих видных авиационных начальника не отпускали меня надолго из-под своих зорких командирских очей. От Василия Васильевича мне в дальнейшем несколько раз попадало, но всегда интеллигентно и справедливо, и отнюдь не за лётные происшествия. Особо благодарен ему за сердечное отношение уже после завершения его службы в армии. Обладая высоким интеллектом и глубоким пониманием того, что происходит в окружающем мире, он раскрывал мне глаза на происходящие события, на взаимоотношения между людьми-легендами, на мнимые и истинные ценности. Под его влиянием я, в прошлом ортодоксальный коммунист, стал по иному воспринимать роль КПСС и единоначалие в армии, подвиги Чкалова и рекорды Громова, воздушные и огненные тараны, лавры и тернии, заложников и избранников времени. Силу духа черпаю у него до сих пор. Иван Владимирович Горбунов обладал глубокими познаниями во всех отраслях человеческой деятельности, разбирался в авиации, войне и строительстве, продвигал по службе толковых руководителей и взыскивал с нерадивых. Доставалось от него и мне, но всегда за дело. Тем, кто трудился и свои ошибки исправлял, комкор их прощал. Его верным и талантливым помощником во всех служебных делах был начальник боевой подготовки корпуса В.В.Чесноков, бесстрашный лётчик и офицер высокой чести. Он очень строго спрашивал с меня за лётные дела, но ни перед кем не давал в обиду. Считаю, что именно их школы мне хватило, чтобы откомандовать полком, дивизией, воздушной армией, Дальней авиацией и более шести лет – Военно-воздушными силами. В советские времена ни на одну из этих должностей просто так, по блату, не назначали, и я горжусь тем, что вырос от рядового лётчика до Главкома ВВС в те незабываемые годы. Честно занимался я своим делом и при демократических реформах, вовсе не подозревая, что они ведут страну к капитализму, а народ – к демократии доллара! Воспитываясь в особо честной, авиационной среде, я и мысли не допускал, что нас могут так лихо «кинуть» вообще, а тем более – бывшие первые секретари обкомов КПСС! Но так как политический обозреватель из меня уже точно не получится, закроем эту тему.
В конце 1972 года, после визитов в Прилуки И.В.Горбунова и В.В.Решетникова меня вызвали в Москву. Главком ВВС П.С.Кутахов был занят, и со мной беседовал его первый заместитель А.Н.Ефимов. Моложавый дважды Герой вышел из-за стола, поздравил с назначением командиром полка и на прощание сказал напутствие:
- Запомните, что отныне Вы – чернорабочий авиации!
На прощание Е.Ф.Циркин вручил мне памятный подарок – радиоприёмник «Спидола» с очень дорогой для меня по смыслу гравировкой: «Петру Степановичу Дейнекину – Горному Орлу – с уважением, от личного состава Гвардейского Краснознамённого Полтавско-Берлинского полка. г. Прилуки, январь 1973 г.». А поручили этому «Горному Орлу» возглавить 226-ой отдельный Гвардейский Краснознамённый Сталинградско-Катовицкий авиаполк специального назначения. В этом боевом коллективе за годы войны было воспитано 29 (!) Героев Советского союза. Стоял полк в богатой и сытой Полтаве, летал безаварийно десять лет, был на хорошем счету у руководства, и такое назначение было престижным для любого офицера. Начал я с того, что за субботу и воскресенье изучил лётные книжки и личные дела всех командиров кораблей, затем проверил технику пилотирования у своих заместителей и командиров эскадрилий, проложил по полтавскому чернозёму пешеходную трассу из аэродромных плит напрямую от столовой до стоянки самолётов, оборудовал учебную базу и Музей Боевой славы полка, заменил разбитую сантехнику в туалетах на новую. Ну чем не чернорабочий, а?
Летал 226-ой полк по высшему классу, и с людьми у меня установились уважительные отношения, но не устоял я перед предложением перейти на новые сверхзвуковые самолёты, и в мае 1973 года меня переназначили на должность командира другого, 185-го Гвардейского Краснознамённого Кировоградско-Будапештского полка. Он стоял там же, в Полтаве, и ему первому выпала честь осваивать дальние бомбардировщики-ракетоносцы Ту-22М2 с изменяемой в полёте геометрией крыла. Кстати, в этом полку к званию Героя за войну не был представлен ни один человек. Достойные этого звания, безусловно, были, но его фронтовой командир и других не представлял, и сам Звезду не получил. Дальше пойдёт речь о тех командирах из нашего выпуска, с которыми мне довелось служить в Полтаве.
Командиром отряда на самолётах Ту-16 в полку «спецназ» отменно летал выпускник нашего года Миша Тихонов. Жалко, что таких асов, как он, не переучивали на сверхзвуковые машины из-за многих, порой надуманных требований к отбору экипажей. Автором одной из таких «выдумок» был ведущий «туполевский» лётчик-испытатель В.П.Борисов – старший брат нашего погибшего на взлёте Юры. Василий Петрович предъявлял высокие требования к пилотам не только по уму (что справедливо), но и по росту (от 175 см) и даже по длине ноги (от 100 см). Оказалось, что только с такой длины ногой – и не короче – можно было поставить новый самолёт... на стартовый тормоз! А где же нам было набрать столько молодых длинноногих коммунистов-«журавлей», да ещё с первым классом на груди? Мы это баловство отменили сразу, как только на самолёте по нашему требованию доработали тормозные педали, но многих хороших лётчиков для сверхзвука потеряли зря. Вот, к примеру, наш Юра Голованёв по длине ноги прошёл бы даже в модели, однако вышел «в тираж» по возрасту.
Отправили его служить в Белую Церковь, на самолёты Ту-16, а сами уехали на волжские авиазаводы изучать на стапелях новые воздушные корабли. После теоретического переучивания на предприятиях авиационной промышленности меня возил в Рязани на Ту-22М2 лётчик–инструктор 43-го центра боевого применения и подготовки лётного состава Дальней авиации подполковник М.М.Тихомиров, выпускник Горьковской спецшколы ВВС и Балашовского училища лётчиков. Он был постарше нас, этот лётчик-ас, душевный человек и Великий авиационный педагог. Никогда, даже в аварийных ситуациях, он не повышал голоса. Говорил редко и мало, но так веско, что до адресата доходило сразу. Однажды в рязанской зоне разгоняем с ним Ту-22М2 на сверхзвуковой скорости. На Махе 1,7 он молча, движением левой кисти на себя, предлагает мне убрать «газ». Одним движением бровей спрашиваю: «Почему?», а большим пальцем кверху показываю, что машина несётся с песней и «Мах» у неё продолжает расти! Тут Михал Михалыч нарушает обет молчания и говорит вкрадчиво по самолётному переговорному устройству:
- Ты знаешь, я сам на таких «махах» ещё не летал!
Что делать? Прибираю обороты и уменьшаю скорость. Пусть «двухмахового» Ту-22М2 на этот раз не получилось, однако Учителя своего надо уважать! Но вот с одним первоклассным лётчиком, остряком и спортсменом, у него вывозная не получалась, хоть плачь. Зарулив после очередного полёта на стоянку, потный от напряжения обучаемый, ещё сидя в катапультном кресле, снимает шлем:
- Михал Михалыч, разрешите получить замечания?
- Ты знаешь, - тихо, как всегда, отвечает Тихомиров. - я намедни прочитал в журнале «Вокруг света», что в Америке научили летать...обезьяну! Что скажешь?
- Я вообще-то такое слышу впервые, и не знал даже, что в Америке, оказывается, такие классные инструкторы! – не полез за словом в карман ученик. У М.М. заиграли желваки на скулах, и тут к ним для разрядки обстановки подключается техник самолёта:
- Командир, Вас «Рафик» ждёт, пора ехать на обед.
- Какой тебе ещё к чёрту обед? Заправляй быстрей, ещё слетаем!
И всё таки лётчик А. «Бэк-файер» освоил вместе со всеми. Мы вернулись к себе домой в Полтаву, а М.М.Тихомиров остался в Рязани учить других. Дай Бог ему здоровья!
Командование полком – лучшие годы в моей авиационной жизни. Это была строгая военная организация на новой авиационной технике, с завершённой структурой и Гвардейским Знаменем, героической историей, славными боевыми традициями и гербовой печатью. Большая, молодая и дружная семья, которая жила по высоким нравственным критериям, и нам не были нужны какие-то там общественные советы, как к примеру, учредили при армии сейчас. Мы гордились, что этим полком в своё время командовал В.В.Решетников, что нам доверено первыми в Дальней Авиации осваивать новую авиационную технику. В процессе перевооружения в полку заменился практически весь личный состав, была оборудована новая учебная база, на практике отработаны методики приведения полка в различные степени боевой готовности с ракетами и бомбами, разработан новый курс боевой подготовки. Мы провели войсковые испытания самолетов и двигателей, средств поражения и радиоэлектронной борьбы, специального оборудования и связи; нас постоянно привлекали на крупные учения и показы новой авиационной техники ЦК КПСС и Советскому правительству. Опыт перевооружения в Полтаву ездили изучать, обобщать и распространять из Главного штаба и боевой подготовки ВВС, управления Командующего Дальней авиации,, других дивизий (Тарту) и полков (Сольцы), инженерных и командных академий, конструкторских бюро и заводов промышленности. Из перевооружаемого полка выросли генералы П.В.Андросов, В.М.Родионов, Г.П.Трезнюк, командиры полков Б.М.Карповский, Н.Ф.Чугунов, Г.В.Шайдаров, А.А.Шестаков, лётчик-испытатель В.А.Горелов, главный штурман Дальней авиации В.Е.Егоров и начальник связи ВВС Ю.И.Дёмин. В работе у нас ценился профессионализм и дисциплина, трудолюбие и юмор. Однажды перед войсковыми испытаниями мы сообща с И.В.Горбуновым решали, какое же им присвоить короткое условное наименование. Предлагались разные варианты, и Б.Карповский выдал: «Икар!». Обычно строгий в обращении, наш комкор мгновенно отреагировал на это стихами на тему известного древнегреческого мифа. Вот их финал:
С ресниц сдирая тёплый воск, сказал Икар, смыкая веки:
Отныне в этом роде войск бардак останется навеки!
Так шутить – сами над собой – могут только уверенные в себе люди. Они по собственному опыту знают, что в авиации на самом деле гораздо больше порядка, чем в иных хвалёных войсках или отрасли, а за кажущейся простотой и демократичностью отношений между людьми скрывается строгая служебная иерархия. А испытаниям, чтобы противник не догадался, присвоили код «ИВА» – испытания войсковые авиационные. Перевооружили полк и отработали по плану «ИВА» безаварийно, за что моих коллег наградили орденами и назначили с повышением, а на смену нам пришло новое поколение. Пишу об этом потому, что мне обидно за тех людей, которые были первыми в этом серьёзном деле. В прекрасно изданной и богатой книге «Дальняя авиация – первые 90 лет» (изд. Полигон-пресс, Москва, 2004 год) о перевооружении на Ту-22М2 первого в Дальней авиации 185-го полка почти ничего не сказано, а пальма первенства (по незнанию ли?) отдана тем, кто в то время учился у нас, как надо осваивать новую технику. Кстати, этот полк удостоен вымпела Министра обороны СССР «За мужество и воинскую доблесть», но и об этом в книге ни слова. На мой взгляд, это некорректно. Надеюсь, что поправим не только эту, но и многие другие ошибки в книге к 100-летию Дальней Авиации.
Прожили мы с семьёй в Полтаве почти пять лет и установили тем самым личный рекорд по времени службы на одном месте, без переездов. Мой друг Юра Доленко, комиссар 226-го гвардейского авиаполка спецназ, по этому поводу однажды заметил:
- Что-то ты, Пётр, у нас в Полтаве засиделся..., – и как в амурскую воду глядел.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 09, 08:53:20

(Продолжение)

В Монино и всё вокруг него было пропитано Геройским духом – после войны там отучилось семьсот сорок Героев-лётчиков. Тридцать девять из них были удостоены этого почётного звания дважды, а легендарный И.Н.Кожедуб – трижды. Местное население полюбовно называло это геройское нашествие в подмосковную глубинку «золотая орда». Когда они, молодые и весёлые, во время парада проходили в строю по Красной площади, шквал оваций с трибун заглушал медные трубы сводного военного оркестра. Академию в годы нашей учёбы возглавлял С.А.Красовский, начальником командного факультета был С.Д.Прутков, а начальником курса – А.И.Мирович. Преподавали в ней военные науки воздушный разведчик А.В. Анохин, командир дивизии Дальней авиации А.В. Дудаков и штурман Н.А.Гунбин, выпускники Балашовского училища штурмовик В.А.Кумсков и бомбардировщик Н.И.Гапеёнок. Все они получили Золотые звёзды на фронте, были опытными боевыми командирами, мудрыми педагогами и простыми в обращении людьми.
Учились мы в одной группе с Б.Константиновым, Ю.Князевым и В.Степановым. На следующем, младшем курсе, наших было побольше: В.Басистов, В.Борисенко, В.Витязев, В.Кривенко, С.Коробцов, Г.Нестеров, М.Пальваль и Жора Плюснин, а ещё на год позже академию закончил и А.Кучерявый. Это были ребята, что надо! Стройные, сухие, физически крепкие и все – кучерявые. Вы можете увидеть их на фото в нашем книжном альбоме – это генофонд нации!
Прекрасное в академии было время. По учебникам мы соскучились, и учились с удовольствием. Занимались физической подготовкой, ездили по театрам, принимали участие в военных парадах. Всё было хорошо, но сильно тосковал я по полётам. Когда над нашим домом пролетали борты с соседнего Чкаловского аэродрома, тайком смотрел по ночам в окно на их аэронавигационные огни и с трудом сдерживал слезу. Но сильнее личных переживаний запомнились национальные трагедии тех лет. Мы проходили в скорбном строю по Красной площади, провожая в последний путь К.К.Рокоссовского и Г.К.Жукова, В.М.Комарова и Ю.А.Гагарина с его лётчиком-инструктором В.С.Серёгиным. Маршалы-то наши дорогие почили по возрасту, фронтовым ранениям и болезням, а вот лётчиков-космонавтов и Героя-испытателя Серёгина попросту не уберегли.
После выпуска из академии наши «кадровики» Слава Волков и Борис Самарин с учётом социальной справедливости послали меня служить не на Восток, а на Запад, в Стрый. И попал я тогда в тяжёлый бомбардировочный полк... поэтов! Ямбами и хореями на волнующие темы были исписаны все столешницы и подоконники в учебных классах, обложки тетрадей и журналов у дежурных по части и гарнизонным караулам. Стихи стихами, но этот полк отлетал без катастроф тридцать лет, несмотря на сложный окружающий горный рельеф в районе аэродрома и одно направление посадки. По этой причине умели стрыйские лётчики садиться с попутными ветрами, да ещё с ракетами под крылом! Снижались по глиссаде, как на салазках с кручи, и даже не выкатывались на пробеге! Там, в Стрыю, я встретил нашего боксёра Николая Домолазова, и даже пару раз летал с ним, уже опытным командиром, в качестве начинающего лётчика-инструктора. Однажды стартовали с ним из Стрыя на Озёрное в густом тумане. Видимость на взлёте была, как в турецкой бане, но с Колей было весело, как всегда и везде. И в бане, и на ринге, и в пилотской кабине. Забрали его вскоре на самолёты Ту-95 в Узин, а где Николай Васильевич живёт сейчас, не знаю. Приезжали на стажировку в Стрый из академии два капитана, слушатели А.Таранцов и В.Басистов. Таранцов был не «наш», он заканчивал Омское авиационное училище, но я ему всё равно дал шесть контрольных полётов по кругу при жутком боковом ветре. Знай, мол, наших, балашовских! Это было глупо, конечно, но парашюты мы не выпускали, покрышки не порвали и не выкатились, чудаки. Тормозили, как нас учили. Дали мне в Стрыю долетать на 1 класс, подготовили в качестве лётчика-инструктора и перевели командиром эскадрильи под Киев, в Белую Церковь. Авиагородок там был расположен на окраине заложенного ещё графиней Броницкой английского парка с каскадами прудов, вековыми дубами и полями для гольфа. По его аллеям мы изредка гуляли с женой и двумя маленькими дочерьми. Девочки в семье – это прекрасно, но мне очень хотелось иметь сына. «Так сделай!» – коротко и властно заявила супруга, но я с этой задачей пока ещё не справлялся. Ну, думаю, погоди! Устало возвращаясь на рассвете после ночных полётов домой, вспоминал пушкинские строки про нестареющего Кочубея:
Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звёзды блещут.
Своей дремоты превозмочь не хочет воздух.
Чуть трепещут сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты над Белой Церковью сияет.
И пышных гетманов сады,
И старый замок озаряет, и тихо, тихо всё кругом.
Но в наши годы на берегах живописной реки Рось тишина звенела редко. На авиационном заводе после ремонта бархатисто гудели двигатели стратегических кораблей Ту-95, а на полосе грозно ревел турбинами 251 гвардейский полк на самолётах Ту-16.
Мы служили в одной эскадрилье и дружили семьями с нашим однокашником, громадного роста мужчиной и крепким лётчиком Володей Опарышевым. Я написал в этой книге про ЧП, в которое он попал однажды на моих глазах во время учений, но на других страницах, посвящённых именно Владимиру Ивановичу. Вообще-то в нашем полку и до этого происшествия не было порядка, но после того, как к нам прибыл новый командир Д.А.Беркутов, коллектив ожил. Под его началом те же люди сами навели чистоту в городке, подтянули дисциплину, стали мастерски наносить бомбовые удары ночью по аэродромам «противника». При этом наши экипажи с предельно малой высоты поливали свинцом из бортовых пушечных установок стоянки самолётов, склады ГСМ и другие цели на земле. А такое сложное и ответственное дело, как освещение объекта удара светящими авиабомбами и маркировку целей, доверяли только нашей эскадрилье. Её штурманом был фронтовик Н.А.Бондаренко с орденом Ленина на груди, а при таком флагмане и мне, командиру, было грех не быть отличником.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 08, 08:51:37

(Продолжение)

Вздохнул я, вытер слёзы и поехал в Бобруйск, но не один. На долгую и светлую память об Аэрофлоте и Ленинграде похитил в лётном отряде и увёз с собой самую красивую бортпроводницу – стюардессу с полководческой девичьей фамилией – Кутузова. В Бобруйске мы, ещё бездетные, сняли комнату в частном доме у вдовы комиссара. Рядом, у соседа, оказалась баня (ну прямо как в Белой под Иркутском), только хозяином её оказался не махновец, а бывший полицай. Где же париться, чёрт возьми? Выручил живший недалеко бывший командир партизанского отряда. У него была сауна, и принимал он нас с моим штурманом Колей Гугучкиным тепло и сердечно! Белоруссия – это вам не Восточная Сибирь, однако!
В августе 1964-го в наш полк пришла тяжёлая весть. При взлёте ночью с грунта на самолёте Ту-16 в Тарту погиб экипаж нашего лыжника-чемпиона Юры Борисова. Он выполнял разбег с полным весом по уже распаханному накануне летавшими тяжёлыми самолётами лётному полю. Старенькие двигатели на его машине тянули слабо, и она слишком долго бежала по земле для набора нужной скорости. После отрыва самолёт левой тележкой зацепился за пень, а потом и крылом за деревья, разрушился и сгорел. Вместе с командиром погибли пять членов лётного экипажа. Борисов был крепкий лётчик и хороший парень. Пусть земля ему будет небом! Экипажи при взлёте с грунта мы теряли ежегодно, но только после катастрофы Ю.Уварова в январе 1965 года в Дальней авиации по настоянию В.П.Драгомирецкого (кстати, довоенного выпускника Балашовской школы пилотов) изменили методику взлёта. Биться на отрыве сразу перестали, а к концу семидесятых начальство и вовсе отказались от грунтовых аэродромов. Как ни тяжелы для меня эти воспоминания, но давайте вернёмся в Бобруйск.
Всех пилотов, прибывших в 22-ю Гвардейскую Донбасскую авиадивизию из ГВФ (её штаб сейчас находится в Энгельсе) быстро подготовили до уровня лётчиков 1 класса. Как только полёты на самолёте Ту-16 стали для нас делом хорошо знакомым, мне предложили убыть в Энгельс помощником командира корабля на стратегический самолёт М-4. Две дивизии таких убойных красавцев состояли на вооружении Дальней авиации более тридцати лет. Каким только модификациям они за эти годы не подвергались, но на борту этих монстров так и не нашлось места для ракетного вооружения. Возили они всю жизнь только бомбы, керосин, да свои собственные циклопических размеров велосипедные шасси. Как говорили шутники, взлетал этот корабль за счёт кривизны земли. Царь, а не самолёт! В пилотировании он лётчикам нравился, да и технический состав на них стал выглядеть интеллигентнее, чем на брызжущих моторными маслами поршневых Ту-4. Так что ты, брат Дейнекин, вполне годишься на эту махину, но только не командиром, а вторым лётчиком! Да, вот это долетался! Ни тебе линейным пилотом в Аэрофлоте, ни командиром корабля в Дальней авиации! На Ли-2, на Ту-16, на Ту-104 - вторым, и на М-4 – опять вторым. Умоляю начальство:
- Дайте получить первый класс, и посылайте хоть на чёрта с рогами, как кузнеца Вакулу!
- Э-э-э нет, поедешь на «эмки», и не потом, а сейчас! Это тебе армия, а не ГУ ГВФ!
Ну что же мне сделать такое, чтобы не ехать на правое сидение? Уволиться? Без суда чести не получится, а это пятно на всю жизнь, и в Аэрофлот на лётную работу не возьмут! Можно списаться на землю по здоровью, но как прожить без полётов? Ума не приложу! И посоветоваться-то не с кем. Друг, Юра Уваров, разбился, а жену в свои дела я не посвящал.
- Да не мучайся ты, Петро. Подай рапорт в академию, и никто тебя не тронет! – посоветовали «старики». Так я и сделал.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 07, 09:09:30

(Продолжение)

После окончания Рязанских курсов меня вначале назначили командиром корабля в Калинин (Тверь), но оттуда перенацелили на стажировку в 205 авиаотряд реактивных самолётов Северного управления ГВФ с целью налетать на реактивном пассажирском самолёте Ту-104 несколько сотен часов. Не сразу поверил я в такое счастье, что после дремучей восточносибирской тайги и диких забайкальских степей, после Белой, Завитой, Бады и Джиды попаду прямо в «колыбель русской революции» и город-герой Ленинград. Вот это повезло!
Слегка завидуя, из Калинина меня тепло провожал в ресторане «Волга» наш сероглазый боксёр Юра Титов, он летал в Твери «правым» на самолёте Ту-16. Поговорить нам так и не дали – от приглашений на «белый танец» ну просто отбоя не было. По отношению к нам прекрасного пола, музыкантов и всего персонала было заметно, что лётчиков после полёта Гагарина в космос народ снова зауважал. Э, да что там народ! Даже сам Н.С.Хрущёв публично признал свои взгляды на авиацию ошибочными, однако уволенным из армии миллионам военнослужащих от этого легче не стало. Все они были брошены на произвол судьбы без мирной профессии, пенсии и крыши над головой. Так что «наш дорогой Никита Сергеевич» показал «кузькину мать» не только капиталистам, но и всему офицерскому корпусу Советской армии. Как от безысходности говорится в народе: «бей своих, чтоб чужие боялись»! Подобным образом обошлись спустя тридцать лет и с нами, «стариками»; но в начале шестидесятых, мы были молодыми, здоровыми и летали с удовольствием. А будущее казалось нам таким далёким!
В Ленинграде стажировался на Ту-104 один из выдающихся лётчиков нашего выпуска, Г.Д.Нестеров. Летал он всегда здорово, закончил две академии, стал комдивом на сверхзвуковых Ту-22 и генерал-майором авиации. Геннадий Дмитриевич – настоящий русский богатырь! Гостил у меня наш выпускник и харьковский спец Игорь Меркулов. Показал ему город, посидели в ресторане, сходили в театр музкомедии на «Севастопольский вальс», и он улетел. Улетел, как оказалось, навсегда – его сбили на взлёте ракетой «Стингер» в Афканистане...Во время работы над книгой разыскать его родных и близких не удалось, и мы решили посвятить Игорю стихи. Их написал линейный пилот Аэрофлота Павел Толчёнов:
Горел подбитый самолёт, снижаясь и кренясь,
А в нём ещё живой пилот не выходил на связь.
Чертя по небу шумный круг, он немощный штурвал
Кистями обгоревших рук у смерти вырывал.
Он не успел за облака уйти и лечь на курс
В тот миг, как подлая рука нажала кнопку «Пуск».
Чернея от жестоких мук и от смертельных ран,
Он шёл сквозь вечность и сверхзвук с землёю на таран.
Помянем друга моего обугленную плоть.
Хоронит Родина его, прости ему, Господь.
Вечная слава павшим в бою экипажам!
В Аэрофлоте месячную норму налёта на первых реактивных пассажирских Ту-104 (75 лётных часов) мы обычно выполняли за пару недель. Остальные дни месяца были свободными от работы и посвящались театрам и музеям, царским дворцам и общественным баням. И хотя нам, «воякам», денег платили намного меньше, чем пилотам ГВФ, мне, холостяку, и этого хватало. Тем более, что в городе тогда не было шестисотых «мерсов» и японских джипов, игровых казино и ночных гей-клубов, валютных проституток и «новых русских» с цепями на шее. А коренные ленинградцы всегда отличались от жителей других мегаполисов вежливыми манерами и интеллигентностью. Вместе с ними мы, пилоты, гордились обаятельной ткачихой Валей Терешковой, когда она первой в мире среди женщин полетела в космос, и бурно приветствовали на Невском проспекте молодого вождя Кубинской революции Фиделя Кастро! Разве мог я тогда представить себе, что через четверть века на приёме в Гаване во дворце Революции Фидель презентует мне коробку дорогих сигар и бочонок рома из своего винного погреба? Сигары я раздарил, а бесценную ёмкость храню, не открывая. Ром сей стареет вместе со мной, однако становится крепче и вкуснее. На то он и ром.
А ещё в Ленинграде я был свидетелем уникального авиационного инцидента. У самолёта Ту-124 с пассажирами на борту после взлёта в тумане из Таллиннского аэропорта зависла в промежуточном положении передняя стойка шасси, и его отправили для аварийной посадки на аэродром Шоссейная (Пулково) с простой погодой. Экипаж на высоте круга спокойно вырабатывал топливо для достижения минимального посадочного веса, как вдруг у него внезапно выключились оба двигателя. Какой ужас! Тяжёлый лайнер с людьми падает на улицы, проспекты, и многоэтажные здания трёхмилионного города! Но командир корабля Виктор Мостовой, в прошлом морской лётчик, в экстремальной обстановке не растерялся. Всего за двадцать секунд после отказа силовых установок он, вопреки всем законам аэродинамики, ангелом развернулся вокруг Исаакиевского собора и с бурунами приводнил воздушное судно (тут иначе самолёт и не назовёшь) на Неву между двумя мостами. К пристани его прибуксировал проходивший мимо катер. Пассажиры, вообще-то летевшие в Москву, с удивлением сошли по крылу самолёта на невский берег, а буксир отсалютовал ревуном и был таков. В.А.Мостового вначале сняли с борта на землю, но потом образумились, наградили орденом Красной Звезды и вернули к штурвалу. Вот она какая бывает, авиационная судьба!
В Аэрофлоте, летая на Ту-104, я прошёл хорошую школу у трёх командиров кораблей: Б.Н.Гороховского, Л.И.Кузнецова и Д.И.Антонова. Они были разными по внешности, возрасту и характеру людьми, но каждый из них имел большой налёт и был профессионалом в лётном деле. Тем не менее, Борис Николаевич Гороховский и Даниил Ильич Антонов погибли в обычных рейсовых условиях вместе со своими экипажами и пассажирами на борту. Что вам сказать на эти и другие авиационные трагедии, которые так часто сейчас происходят в небе России? За свою более чем сорокалетнюю календарную лётную службу я встречал немало сильных военных лётчиков и прекрасных пилотов ГВФ. Но тем из них, кто не вернулся из полёта, только единственный раз в жизни не хватило чуть-чуть или высоты, или скорости, или интервала, или времени, или – если хотите – собственного характера. Для чего? Для того, чтобы благополучно завершить последний полёт. Но этого «чуть – чуть» оказалось достаточно для того, чтобы тот роковой взлёт стал последним в их жизни. Мудрость командира и заключается в том, чтобы не загнать себя и машину в такое вот безвыходное положение, когда чего-то не хватит. Чуть-чуть. Царствие им, моим дорогим друзьям, небесное.
И вот через год сказочной жизни в Ленинграде, да ещё с приятными рейсами в Москву, Одессу, Киев, Мин. Воды, Симферополь и Ташкент ребята попросили меня выступить на партсобрании и покритиковать начальство. Партийное бюро признало критику справедливой, но наш экипаж после этого сразу расформировали, а меня проверил в рейсе замначальника Северного управления ГВФ В.В.Сиротин. Как опытный лётчик-инструктор, Владимир Васильевич в полёте сразу определил, что под серой армейской шинелью у пилота-стажёра стучит сердце командира корабля. После возвращения в Ленинград со мной слетал вначале замкомандира эскадрильи А.С.Рудаков, затем и пилот-инструктор Н.С.Мусинский. Николай Степанович справедливо поставил за полёт оценку «хорошо», но при этом хитро улыбнулся и со значением пожал руку. Через день С.П.Снимщиков пригласил меня на работу к себе в лётный отряд. Так вот зачем меня так строго проверяли! Ура, сбывается мечта стать линейным пилотом! На радостях я тут же полетел в Москву и пробрался в кадры Дальней авиации с попыткой уволиться из армии, но меня там попросту не поняли. Время сокращений армии прошло, на Кубе уже ощетинились в небо наши ракеты, а советские атомоходы из глубины крушили льды на Северном полюсе. Эх, опоздал! В кадрах меня пожурили за инициативу, проводили до порога, а в Ленинград прислали предписание: «Капитану Дейнекину П.С. убыть для дальнейшего прохождения службы в г.Бобруйск, Могилёвской обл.». Вот тебе, батюшка, и Аэрофлот! Прощайте, театры и музеи, Невский проспект и кони Клодта, белые ночи и белые чехлы на пилотском сидении. Впереди меня снова ожидает суровая жизнь военного лётчика: закрытые гарнизоны и боевые самолёты, катапультные кресла и парашюты, кислородные маски и противогазы, бомбы и ракеты, сапоги и портупеи, суточные наряды и внезапные тревоги. А куда ты, браток, денешься? Присягу Родине давал? Давал. Изменить ей сможешь? Никак нет. Тогда о чём речь? Да и летать-то, в конце концов, тебе придётся не «воздушным извозчиком», а командиром корабля Дальней авиации. Ладно. Послужим в армии, а там видно будет.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 06, 08:43:20

(Продолжение)

Очень нравилось мне с ним летать в Белой, однако в 1958 году на меня пришёл приказ убыть к новому месту службы – в город Завитинск Амурской области, на должность лётчика-штурмана. Там, в «Завитополе», формировалась транспортная эскадрилья на самолётах Ли-2 для обеспечения 8-го Гвардейского Смоленского авиационного корпуса Дальней авиации, штаб которого обустраивался в Благовещенске, на границе с Китаем. Это было моё первое и весьма заметное продвижение по службе, особенно по долготе. Но мне-то, холостяку, было не столь важно, где и кем служить, лишь бы больше летать. От назначений не отказывался, на службу не напрашивался, однако бывали и исключения.
Везли мы в декабре 1958 года на Ли-2 из Семипалатинска к новому месту службы, в Благовещенск, П.А.Тарана. В полёте по маршруту из-за неисправности пришлось выключать левый двигатель, флюгировать винт и тянуть на одном моторе до Новосибирска. Сели в Толмачёво. Пока на земле устраняли дефект, Таран рассказал нам о чудо-самолёте Ту-95. И летает он в стратосфере по пятнадцать часов без посадки, и до берегов США достаёт, а на пробеге тормозит... восемью шестиметровыми в диаметре винтами. Вот это да! Стыдно стало перед дважды Героем и за отказ мотора, и за самих себя. Разве это дело, когда фронтовики «пашут» на современных тяжёлых кораблях, а мы, краснощёкие лейтенанты, катаемся в кожаных креслах на пузатых Ли-2?
Рапорт о переводе в боевую авиацию я исполнил сразу после прилёта домой в Завитую, но его положили под сукно, а тут подошло и очередное сокращение Вооружённых сил. До этого «разгона» Н.С. Хрущёв уже отменил правительственные награды и денежное вознаграждение за полёты в сложных метеоусловиях, а также заметно «омолодил» лётный состав. Если раньше при исчислении выслуги лет месяц лётной работы считался за два, то теперь эта льгота касалась только тех, кто летал на реактивной технике. Тем же, кто служил на поршневых машинах типа Ли-2, Ил-4, Ту-4, после такого коварного нововведения – задним числом – выслуги не стало хватать даже до тридцатипроцентной пенсии. Теперь даже до неё надо было тянуть армейскую лямку ещё несколько лет, но из армии тогда увольняли людей, не обращая внимания на отсутствие хотя бы минимальной пенсионной выслуги. И всё же главное заключалось не в пенсиях, а в том, что Генеральный секретарь ЦК предал анафеме самолёты в угоду ракетам, чем заслужил крайне неуважительное отношение авиаторов. Мнение лётчиков разделяли обиженные реформами моряки и танкисты, и тех, кто открыто выступал против «волюнтаризма», изгоняли из армии, невзирая на военные заслуги. Из авиации, к примеру, за несогласие с проводимой военной политикой были уволены в расцвете жизненных и полководческих сил Герой Советского Союза Б.А.Сиднев и Дважды Герой А.И.Молодчий. Ладно, что не расстреливали, как их коллег в былые времена. Политическая воля при реформах безусловно должна сочетаться с проявлением заботы о людях, но этого у нас не было никогда. Когда через тридцать лет на беседе в ЦК мне предложили вступить в должность первого заместителя Главнокомандующего ВВС, я заколебался, потому что не хотел уходить из своей родной семьи – Дальней авиации. За советом обратился к Александру Игнатьевичу – к тому времени, несмотря на семнадцатилетнюю разницу в возрасте, между нами установились доверительные отношения. Молодчий с улыбкой, но в свойственной ему решительной манере, рекомендовал мне давать согласие, и немедленно:
- Ты в Главкомате ВВС, Пётр Степанович, хоть Дальнюю авиацию будешь защищать!
Так что в своём продвижении имею некоторые основания считать своим «крестником» и легендарного дважды Героя, тем более что имею на руках свидетельство военного лётчика 3 класса, подписанное им же мне, лейтенанту, в 1960 году. Однако, время неумолимо, и наши кумиры уходят от нас навсегда. Забрал Господь бог и Молодчего. Достойный памятник ему на Украине, в Чернигове, был сооружён на средства, которые изыскал командующий ВВС Украины В.И.Стрельников. Спасибо ему за это от всех «дальников»!
Но тогда, в далёком 1960-ом, шло очередное сокращение вооружённых сил!
- Дейнекин! – подозвал меня к себе наш замполит Мамаев. – Давай-ка, выступи на митинге! Ну, сам знаешь, как – «с поддержкой и заверением»!
По молодости я тенорком выдал на морозе перед строем не то, что ожидал услышать этот далёкий потомок Чингиз-хана, но народ дружно забухал в рукавицы аплодисменты, а мне рапорт на перевод тут же подписали и отправили с глаз долой. Видимо, таких «ораторов», как я, в эскадрилье тогда хватало. И с далёких берегов Амура перевели меня даже западнее Байкала, но уже не на поршневые Ли-2, а на реактивные Ту-16.
На них там, в Белой, летали наши товарищи по учёбе: Г.Копейка, В.Самсонов, Ю.Стрельников, И.Финоженков и Жора Плюснин. Других, простите, уже и позабыл. Зато помню, как в лётную столовую с дежурства на узле связи пришёл весь из себя загадочный бортовой радист Коля Ядровский. Он шепнул нам под большим секретом, что какой-то старший лейтенант ВВС с княжеской фамилией Гагарин полетел... в космос?! За этот трёп Ядровскому от нас вначале попало, но после сообщения ТАСС всё встало на места. Слов нет, это было событие мирового масштаба, но мы возгордились ещё и тем, что первый в мире космонавт был такой же, как мы, простой советский лётчик!
Переучился я на самолёт Ту-16 в полку самостоятельно, и с первого же полёта был покорён невиданной мощью его реактивных турбин, которые несли самолёт так непривычно высоко над землёй. Привык к этой высоте быстро, потому что летали мы в Белой много. Керосин для авиации тогда поступал рекой, и дивизия осваивала сложные виды боевой подготовки вовсю. За самолётами-танкерами взлетали с грунта отрядами, заправлялись топливом в полёте днём и ночью, бомбили на незнакомых полигонах и проверяли ПВО страны. Всем хорош, прост и надёжен был самый массовый самолёт Дальней авиации Ту-16, но в лётной работе всякое бывало. Рвали шланги при заправке над Саянами и над Охотским морем, цепляли крылом за единственную горушку на ровной, как биллиардный стол, Семипалатинской степи, а технический состав при выполнении регламентных работ перепутывал троса у триммеров рулей высоты. Бывало, что и экипажи погибали, но другие упорно продолжали служить и летать. Авиация – удел сильных и преданных людей. Отслужил я правым лётчиком на самолётах Ту-16 ровно два года. Вначале у командира отряда А.Г.Краснова, а затем у командира эскадрильи Н.Д.Самусенко. Их в полку уважали за порядочность и справедливое отношение к людям. Александр Григорьевич Краснов до реактивных самолётов стажировался в ГВФ на Ли-2 и хорошо летал, а по жизни был простым и душевным человеком. Николай Дмитриевич Самусенко несколько лет проработал инструктором в школе подготовки ночных экипажей Дальней авиации. Он потрясающе заправлялся топливом в полёте, дал мне полетать с левого сидения и отправил в апреле 1962 года в Рязань, на курсы командиров кораблей. Боготворю и помню его до сих пор. Эти мои командиры, к сожалению, рано ушли из жизни. Царствие им небесное и вечный покой.
С левого сидения мы учились летать на аэродроме Шайковка Калужской области в одном потоке с нашим выпускником Владиславом Степановым, который после стажировки в Аэрофлоте на Ту-104 и учёбы в академии шесть лет достойно откомандовал 106-ой авиационной дивизией Дальней авиации имени 60-летия СССР в Узине Киевской области и стал генерал-майором авиации. Владислав Алексеевич с гитарой и песней всегда был душой наших мужских компаний, но на службе был строг и перед начальством не прогибался. Бездельники его боялись, а порядочные люди уважали. Из наших в этом знаменитом соединении служил замполитом 182 гвардейского полка в Моздоке И.П.Ашихмин, а командиром эскадрильи в Узине – А.П.Моргатов. Ивана Прокофьевича уважали за простоту и доступность, а с Алексеем Петровичем мы летали в начале восьмидесятых, когда я осваивал дозаправку на самолёте Ту-95. Мне надо было посмотреть, как это умеют делать другие. Так вот из тех семнадцати командиров, с которыми я летал на Ту-95, Моргатов запомнился мне особо, как лётчик-ас. Увы, наша грозная в небе холодной войны 106-я дивизия после развала СССР двумя полками осталась «в Украине», и на этом её история закончилась. Вместе с ней без единого выстрела сгинули и другие славные объединения Военно-воздушных сил. Пытались мы не раз в ходе переговоров добиться передачи стратегических самолётов в Россию, но другая сторона уже слушалась американцев, а не нас. Отношения с Украиной сложились такие скверные, что группа экипажей на боевых самолётах Су-24 с полковым знаменем самовольно перелетела в Россию, но это только «подлило масла в огонь». «На нас никто не собирается нападать» – был тогда сработан лидерами перестройки такой вот политический лозунг, а теперь войска НАТО топчутся у нашего порога! А как быстро мы освобождали для них территорию стран Варшавского договора! Выслуживаясь перед Генсеком, наши полководцы порой выводили войска в чистое поле, но зато с опережением графика! Военно-воздушным силам тогда с большим трудом удалось построить на западе новой России десять современных авиационных гарнизонов под выводимые авиационные полки, оборудовать территорию театра в авиационном отношении и сформировать по сути три новые Воздушные армии фронтового назначения. Это было время великих потрясений, однако давайте вернёмся снова в 1962 год.
Инструктором на самолёте Ту-16 тогда у меня был Ф.И.Гусев – спокойны, скромный человек и толковый методист. Ошибки в полётах он разбирал в образных сравнениях:
- А ты, Пётр, тормозишь на пробеге так, как будто девушку гладишь по увертюре!
- Что, слишком жёстко? – как бы догадался я.
- Да нет же, слишком нежно! Тормозные педали-то не гладят, на них давят! Будешь гладить – выкатишься на грунт и подломаешь машину!
Спасибо Фёдору Ивановичу за учёбу. С тех пор и гладить я стал нежнее, и давить на тормоза сильнее, и покрышки не рвал, и за полосу не выкатывался. Давил так, как учили.
Теперь о грустном и тяжёлом. В шайковском небе при выполнении полётов днём парой на стрельбу противорадиолокационными снарядами по вине двух командиров кораблей – Каримова и Максимова – столкнулись два самолёта Ту-16. При взрыве погибли двенадцать членов лётных экипажей и среди них наш выпускник, курский спец Илья Фетисов. Душевный он был парень и большой юморист. Я с ним дружил и переживал трагедию тяжело, но время постепенно зарубцевало эту рану. Были потом и другие потери, особенно по части столкновения в воздухе стратегических самолётов, но сейчас-то речь идёт не о них, а о «балашовцах», выпускниках 1957 года. Там же, в Шайковке служил и Володя Чупахин – красавец-мужчина, холостяк и сердцеед. Мы с ним в Ртищево учились летать на Ли-2 в одной группе у С.П. Борисова, однако после 1962 года больше не виделись.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 05, 09:08:03

(Продолжение)

В места намного восточнее Урала и Байкала, включая Сахалин, Камчатку и Чукотку, получили назначения многие наши выпускники. В их числе были и сразу после выпуска уволенные из рядов Вооружённых сил двадцатидвухлетние «старики», и направленные на стажировку в Аэрофлот «середняки», и «молодые», ещё девятнадцатилетние лейтенанты, которые сразу попали в армию, без командировки в ГВФ. Договорились ехать на Восток в одном поезде. Затаив дыхание, слушали по радио пикающие сигналы нашего, первого в мире, искусственного спутника Земли, пили чай с материнскими пирогами и дружно пели курсантские песни. Но по дороге наш хоровой «ансамбль» таял на глазах. Стайками по три-пять «пташек» ребята высаживались в местах своего назначения: Куйбышев, Новосибирск, Красноярск, Иркутск, Чита. Прощались по-гусарски весело, но со влагой на глазах. Когда теперь встретимся, да и свидимся ли в жизни вообще?
В Хабаровске сошёл для пересадки на Магадан Коля Маменко, и остались мы с Токаревым вдвоём. Вышли в Спасске, добрались до штаба 5-ой Воздушной армии Дальней авиации в Манзовке (ныне Сибирцево). Оттуда кадры послали нас обратно, на «Запад»: Володю – на аэродром Украинка в Амурской области, а меня – в Белую, под Иркутском. Туда и приехал поездом в средине декабря 1957 года. Из вагона на сорокаградусный мороз вышел в фуражечке, ботиночках и без нательного белья. Окоченел сразу, но зато в отряде управления 53-ей авиационной дивизии меня приняли тепло, как родного. Отогрели в штабе, накормили в столовой, одели в зимние лётные доспехи (с меховыми крагами до локтей!), устроили на частную квартиру к одинокой бурятке и отвели в баню к соседу. После парной хозяин сибирской «термы» разомлел, и за крепким «чаем» с квашеной капустой и солёными огурцами вспоминал, как в гражданскую войну лихо гонялся верхами за будёновцами. Хвастал, как его «батьку» Нестора Ивановича за внедрение пулемётной тачанки в оперативное искусство конницы наградил орденом Боевого Красного Знамени под № 4 сам В. И. Ленин. Во как! А я о таких делах и не слыхал!
К полётам на Ли-2 в Белой я приступил уже 27 декабря 1957 года, и закрепили меня в отряде сразу за двумя экипажами. Одним командовал мужиковатый, но добрый по душе тридцатисемилетний старший лейтенант Г.А.Смирнов, а другим – моложавый тридцатилетний холостяк интеллигентного склада А.М.Белый. Эти два разных по характеру, внешности и воспитанию человека были моими первыми учителями в строю после училища. Смирнов пришёл на Ли-2 из летчиков-истребителей. Он обладал самобытной и размашистой манерой пилотирования, носил прямые и высокие, до паха, негнущиеся валенки. В них и летал. Пришлось поделиться с ним «борисовскими» взглядами на лётную обувь. Командир уже назавтра снял чёсанки и больше к ним не возвращался. Видимо, чуткое торможение в ласковых собачьих унтах ему явно пришлось по душе. За это «рацпредложение» Смирнов вывез меня на самолёте связи Як-12, но полетать на этой птице мне не довелось. Лётчик Юра Пилютиков вначале перекрыл на нём после взлёта пожарный кран и плюхнулся на картофельное поле, а вскоре из-за отказа мотора чудом уселся во дворе тюрьмы «Александровский централ», что неподалеку от Белой. Куда после этого дели винт, мотор и щепки от «Яка», не знаю, но Юра уехал в Рязань, на курсы командиров кораблей. Наверное, таким образом поощрили парня за отвагу. А ещё мой первый командир Георгий Алексеевич обладал редкой способностью быстро приводить себя в пригодное к полётам состояние после ночных встреч со своими друзьями. Минут двадцать утренней полудрёмы в гостинице, и идёт на вылет, как ни в чём не бывало. Штирлиц, да и только. Где сейчас Г.А.Смирнов, не знаю, но я его искренне уважаю как хорошего человека и старшего товарища. Второй командир, А.М. Белый, в годы войны семнадцатилетним пареньком полетал воздушным стрелком-радистом на Ил-4, а после победы закончил Балашовское училище и славно потрудился на стажировке в ГВФ на Ли-2. Он хорошо владел не только этим самолетом, но и самим собой. Однажды мы с ним, холостяки, так хотели попасть к вечеру домой в Белую на танцы, что залезли над Байкалом в страшнейшую фронтальную грозу. Швыряло наш борт по небу вверх и вниз, как детский шарик на резинке. Порой казалось, что мы не летим, а висим в океанской глубине, и когда в переохлаждённом дожде стали застывать моторы, командир со снижением развернулся обратно, на аэродром взлёта. Молодец, что решил вернуться! После посадки в Улан-Удэ на обледеневший самолёт нельзя было смотреть без содрогания. Это был хороший урок по метеорологии! К слову пришлось: через пять лет в Ленинградском аэропорту я обратил внимание на афишу, которая приглашала в Большой Драматический театр на спектакль Д.Гранина: «Иду на грозу!». На следующий день не ней же увидел крупную надпись, наверняка сделанную кем-то из бывалых пилотов: «Не нарушай НПП ГА, чудак!».
Наш поршневой Ли-2 эксплуатировался на средних высотах, и мы прошли на них через все опасные явления погоды. Самыми страшными из них были конечно же грозы, особенно ночные. Потом, на реактивных и сверхзвуковых, мы свысока посматривали на кипящие внизу и по сторонам атмосферные страсти, но предпочитали с ними не связываться. Их не боялись, но относились с уважением. Кроме гроз, потрогали за бороду якутские морозные туманы, боролись с обледенением в небе Красноярска, садились на ледовые и тундровые аэродромы в Арктике, на заснеженные поляны в уссурийской тайге и на полевые площадки в забайкальских степях. За Читой, в Укурее, на «трудягах» Ли-2 мы ежегодно обеспечивали сборы парашютных команд. Платили им за прыжки хорошо, но купить на эти деньги в глуши было нечего да и не у кого. Даже питьевая вода была уделом избранных. Её мы привозили по заказу из озера Байкал самолётом в канистрах, а пили её участники сборов устами своих начальников. Остальным доставалась небольшая доза для разведения спирта-ректификата перед ужином. «Поляну» десантники накрывали при кострах на низеньком извилистом берегу местной речки Соктуй. Ванны в студёном речном потоке после ухи, да ещё в чём мать родила, действовали ободряюще, и с рассветом наш Ли-2 снова висел в синем небе на минимальной скорости, а штурвалы в руках пилотов чутко отсчитывали толчки при отделении людей от фюзеляжа: тук,.. тук,.. тук! Как только прыгнул двенадцатый, выпускаем шасси, пикируем до боли в ушах и садимся раньше, чем приземлится первый в серии парашютист. Шик! Руководил сборами начальник парашютно-десантной службы дивизии Михаил Шульгин. Ему для проведения тренажей с лётчиками достался списанный корпус от самолёта Ли-2. Имитируя кипучую деятельность, Миша установил его перед штабом рядом с наземной катапультой, и весь день бухал пороховыми зарядами, приучая к перегрузкам уши начальства и позвоночники лётного состава. В то время наш лидер Н.С.Хрущёв имел привычку присваивать звание Героя Советского Союза руководителям дружественных нам стран, а в качестве приложения к награде дарил им персональные пассажирские лайнеры типа Ил-18, Ту-104, и даже Ил-62. Дивизионные поэты не оставили без внимания и подарок нашему главному десантнику - фюзеляж Ли-2:
На ответственный полёт подарили самолёт:
Без моторов, без рулей, без килей, без плоскостей,
Не Насеру, не У Ну, а арапу Шульгину!
Доставалось от них и другим зарубежным деятелям:
Лежит на пляже кверху пузом, не коммунист и не эсер,
Герой Советского союза Гамаль Абдель на всех Насер.
Но делу время, а потехе час. Рекогносцировка забайкальских степей нашими высокопоставленными пассажирами при лампасах проводилось не зря. Вскоре от Джиды до Магдагачи и вокруг самой Читы понастроили с десяток военных аэродромов. Авиационные городки при них отличались убогим бытом, но высоким моральным духом заселявшего их личного состава – на этих фондах в Забайкалье развернули 23-ю Воздушную армию со штабом в Чите. Говорят, что служили на Западе люди находчивые, а на Востоке – весёлы.
И жизнь становилась веселее не только в Забайкальском военном округе, но и в нашем экипаже. Однажды по пути на мыс Шмидта садились мы в Магадане. Там случайно встретились с Колей Маменко, и на радостях сразу пошли в магазин. Молодой читатель будет смеяться, но килограмм свежей красной икры стоил тогда сорок два старых «деревянных» советских рубля (не доллара!). Ели мы её всем экипажем с участием Маменко в профилактории для лётного состава столовыми ложками из глубокой оловянной миски.
Кроме того, мой командир Анатолий Михайлович, как твёрдый холостяк по убеждению, личным примером стал прививать мне чувство глубокого уважения к прекрасному полу, жадную страсть к полётам по приборам и тайное желание стать не военным лётчиком, а первоклассным линейным пилотом Аэрофлота. Вскоре он уволился из армии, долго трудился в ГВФ и закончил лётную работу командиром реактивного лайнера Ту-134. Сейчас А.М.Белый жив-здоров и счастливо живёт с семьёй за границей, в Кишинёве.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 04, 08:55:11

(Продолжение следует)

В училище мы с большим желанием занимались физкультурой и спортом. В спальном помещении был оборудован спортивный уголок с перекладиной, штангой и гирями, и многие ребята двухпудовкой легко крестились. Эдик Игнатьев и Коля Абрамов выделялись на борцовском ковре, а самбисты Конышев (из Ленинграда) и Маслий (из Харькова) демонстрировали приёмы самообороны без оружия даже на сцене во время концертов. Но ещё одним массовым увлечением был бокс. Помню, как хорошо выступали на ринге Боря Куликов, Коля Домолазов, Юра Стрельников, Володя Сухов, Валя Попов, Артур Петров, Саша Алейник с торсом молотобойца и другие ребята, боксёрским классом послабее. Мне лично крепко доставалось на спаррингах от горьковского спеца- второразрядника В.Костюкова. Губы порой были разбиты так, что не мог есть горячий борщ, да и рубцы на слизистой во рту сохранились до сих пор. Крайний раз мы с «Костей» встречались уже не на ринге, а на юбилее в 1997 году. Расстались сердечно после прилёта в Москву.
А ещё с теплотой вспоминаю художественную самодеятельность. Выступали мы с концертами в солдатском клубе или подшефной школе, а потом были танцы под баян или радиолу, ради которых мы на сцене и старались. Некоторые ребята ещё до выпуска вели девчонок под венец прямо со школьной скамьи. Выйти замуж за офицера-лётчика в то время ещё считалось делом престижным, как сейчас, к примеру, за нефтяника или налоговика. И вот однажды чёрт меня дёрнул под аккомпанемент баяниста Виктора Титаренко спеть на концерте сатирические куплеты на политические темы:
Аденауэр потеет, вновь готовятся войска,
Реваншистские затеи распирают подлеца!
Не успел после этих частушек Гена Комлев пропеть со сцены о солдате, который «пил из медной кружки вино с печалью пополам», как меня вызвали к замполиту полка В.Р.Богачёву. Виктор Романович сходу отчитал за незнание международной обстановки. Рассказал о встречах Хрущёва с Аденауэром, о «потеплении» отношений между нашими странами и о том, что эшелоны с пленными немцами уже отстучали на стыках по дороге из сибирских лагерей к себе домой, в ФРГ:
- А Вы тут, понимаешь, перед всеми со сцены «распираете подлеца»!
Мы тогда не знали, что среди вернувшихся домой из плена лётчиков были и Граф, и Хартман, и шеф-пилот Гитлера Баур, и сотни других, менее известных асов Люфтваффе. Бюргерами эти стервятники, конечно же, не стали. Они пришли в себя после русского плена, освоили реактивную технику в США и заняли крупные посты в авиации Бундесвера и НАТО.
А нам тогда срочно пришлось сменить репертуар на тонкие репризы от А.Райкина и популярные сценки из «Свадьбы в Малиновке». За них «на ковёр» уже не вызывали.
В том же клубе перед выпуском показали нам и «Два капитана» по Каверину. Этот фильм произвёл на нас с Володей Токаревым сильное впечатление вообще, а плюс ко всему его главный герой, Саша Григорьев, до войны летал как раз на Ли-2! Так это же кино про нас! Мы наивно вообразили, что романтика, «слепые» полёты и настоящая любовь нас ожидает только на необъятных северо-восточных просторах Союза.
Имея право выбора за отличную учёбу, мы с Володей предпочли суровый Дальний Восток благоустроенным западным гарнизонам, и даже уговоры авторитетного для нас С.А.Смагина на нас не подействовали!

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 июня 03, 09:25:32

(Продолжение следует)

Среди нас, курсантов, в группе почему-то произошли замены. Вместо Кости Бовыкина и Толи Боронихина к нам пришли Витя Титаренко и Володя Чупахин. Титаренко закончил службу в Энгельсе командиром отдельной транспортной эскадрильи, а последние годы жил в Петропавловске-Камчатском. Чупахина же я встретил только в 1962 году, в Шайковке, он там летал в 52-ом гвардейском полку правым лётчиком на самолёте Ту-16. Но вернёмся в училище.
Возить на Ли-2 нас начали в марте месяце 1957 года. На лётном поле ещё лежал снег и гуляли холодные ветры, но тыловики на лётную группу из шести курсантов выдали только две пары унтов:
- А зачем вам больше-то? Пока один в них летает, очередной подгоняет вторую пару по своей ноге. Остальные «пилоты» пофорсят и в валенках.
Раз так, тогда к чему мне эта возня с переобуванием? Подумаешь, роскошь какая – унты! Слетаю и в валенках. Проскочил по очереди в пилотскую кабину и начал поудобнее устраиваться на сиденье, но не тут-то было. С удивлением глянув на мою обувку, занимать левое кресло мне Борисов запретил, но пригласил к штурвалу Витю Титаренко – он, молодец, уже был в унтах. Обидно стало до слёз – а меня-то за что высадили? Причину «немилости» я узнал на послеполётном разборе. Оказывается, для нажатия на тормозные педали обувь у пилота должна сгибаться в берцах так же свободно, как ступни в голеностопах у здорового человека. Это возможно делать только в унтах, а валенки в любых случаях в подъёме не гнутся. Обида на Учителя тут же прошла, а урок с унтами мне ещё раз пригодился, но уже не в училище, а в строевой части. Вы спросите – а как же тормозили Алексей Маресьев, Захар Сорокин и другие герои-пилоты, летавшие на войне с протезами вместо ног? Очень просто: на истребителях тех лет тормозили не ногами, а рукой, как и на нашем маленьком учебном «Яке». Армейские же валенки, как ни вращай в них пилот ступнями, жёстко сохраняют форму кочерги, и нажимать через них ногами на тормозные педали весьма проблематично.
Летал наш Станислав Павлович прекрасно, как и положено лётчику-инструктору, но одной только чистой техники пилотирования для всеобщего признания было мало. В нашей эскадрилье, к примеру, особо ценилось умение с ходу поставить корабль Ли-2 на «якорную» стоянку. «Наехать» по наитию, без визуального контакта, на три небольших деревянных щита двумя основными колёсами шасси и хвостовым «дутиком» одновременно было непросто и удавалось не всем. И вот однажды после полётов Борисов мастерски «причалил» наш лайнер, причём с правого сидения. А напротив нас, рыча моторами и визжа тормозами, мучился в безуспешных попытках «припарковать» свою машину отважный боевой летчик М. Его пируэты стали привлекать всеобщее внимание, и наш С.П. выдохнул с участием:
- Э-э-х, пойду, помогу ему! – и поспешил к вальсирующей машине. Жестами попросил, чтобы ему открыли входную дверь, пробрался в кабину пилотов, воздушной струёй от винтов и рулями лихо поднял машине хвост, дал ногу и переставил «Дуглас» из непонятного положения на место: «Вот так надо!». Мы, «борисовцы», так задрали носы, будто самолёт зарулил не он, а мы.
Наши заслуженные самолёты-ветераны Ли-2 в войну в каком только качестве ни применялись! Они были и транспортниками, и бомбардировщиками, и «придворными» салонами, а в мирные дни изрядно потрудились на воздушных перевозках войск и грузов в строевых частях. Их изношенные моторы дорабатывали остатки продлённого ресурса и тянули слабо, особенно на взлёте. Для увеличения мощности мы в специально отведенный для этого день снимали с двигателей цилиндры, счищали с поршней и клапанов нагар, меняли кольца. Называлась эта скучная, но необходимая работа по русски просто: «дёргать горшки». Заодно курсанты наводили чистоту в пилотской и грузовой кабине, едким хозяйственным мылом отмывали капоты и жёсткими швабрами до блеска драили широкий, как казацкие шаровары, самолётный центроплан. К концу рабочего дня на наш видавший виды самолёт приятно было посмотреть. Он, конечно, был со старыми вмятинами и облупленным «макияжем», но зато чисто вымыт и свеж. Уходя, винты на моторах мы ставили одной из трёх лопастей кверху. Они были видны издалека как условный знак, что корабль наш исправен и к полетам готов.
Заполняя после таких работ самолётные формуляры, встретили мы в них какое-то необычно длинное сокращение: СБТССЛТСПЛД, а рядом – дата и подпись нашего бортового техника. Робея, вежливо спрашиваем у него:
- Скажите, пожалуйста, а что это за странная кодировка?
- Эх вы, слабаки! – безобидно ответил он. – Сия аббревиатура означает всем известную в мировой авиации личность: старший бортовой техник самолёта, старший лейтенант технической службы Попов Леонид Дмитриевич. И вам, командирам, не мешает это знать!
Когда наш лайнер тускло зазеленел на заходящем солнышке, вымытые капоты подсыхали на пожухлой травке, а мы уже подумывали про ужин, как вдруг на соседнюю стоянку заруливает откуда-то свалившийся к нам «чужой» Ли-2. Его пилот, неумело газуя, струёй от винтов поднял на развороте тучи пыли, в которые попал не только наш вымытый аэроплан, но и, кувыркаясь, понеслись далеко в степь моторные капоты. Вот это да! Из-за какого-то лётчика-чудака весь дневной труд группы пошёл насмарку! И если во время перекура Попов нам как-то признавался, что робеет летать с нашим боксёром-тяжеловесом Борей Куликовым, то тут «бортач» не струхнул и, сжав кулаки, бросился к незнакомцу. На прилетевшей машине выключились двигатели, открылась дверь, выдвинулась стремянка, и на неё осторожно, щупая ступеньку, ступила нога в штанине с голубым лампасом. Наш СЛТС сразу осадил, но не сдрейфил и взял под козырек. Недоумённый взгляд начальства встретил горящими глазами и с восхищением прокричал:
- Здравия желаю, товарищ генерал! Как вы лихо рулили, товарищ генерал! У нас в полку так никто не умеет заруливать, товарищ генерал!
Но к концу своего мажорного рапорта СБТ всё-таки не сдержался и перешёл на минор:
- А капотики-то как полетели! Ну прям как птички, как птички! - при этом ПЛД, как фокусник, завращал кистями рук, чтобы показать, как пропали в пыльном смерче наши праведные труды. Прилетевший глянул с высоты стремянки на лётное поле, заметил разбросанные по нему капоты и всё понял. Виновато протянув Попову руку, генерал примирительно буркнул: «Ну, извини, братец! Давно не летал на Ли-2». Честное признание пришлось нам по душе, мы вымыли капоты по новой и установили на моторы. Делалось это в темпе и молча. Выдержке и терпению нас в Балашовской школе уже научили!
В сентябре 1957-го после очередной «чистки горшков» наш борттехник занял место в кабине и фальцетом подал нам из форточки штатную команду перед запуском двигателей:
- Зажигание выключено, провернуть винты!
- Выключено? – недоверчивым хором переспросили мы с земли на всякий случай.
- Выключено! – подтвердил Попов, и группа дружно бросилась к моторам.
Проворачивание винтов у нас было отработано до автоматизма: шесть курсантов – шесть лопастей, только успевай хватать по очереди и проворачивать каждый свою, как вдруг ... сильнейший удар сверху, как будто на меня рухнула плита, и темнота. Нокдаун был глубокий, но в мозгу пронеслось молнией: «Надо встать»! Вскочил, как мячик, на полусогнутые, и с низкого старта рванул к санчасти, с трудом различая дорогу через кровавую пелену на глазах. Оказывается, меня на глазах у всей лётной группы рубануло лопастью сорвавшегося с компрессии воздушного винта. Врач оказался на месте. Под причитания медсестры сделал мне противостолбнячный укол, постриг наголо, полил рану перекисью водорода и стянул её двенадцатью металлическими скобами. Затем доктор густо посыпал этот шрам-гребень стрептоцидом и наложил повязку, отчего я по юношескому недомыслию вообразил себя чуть ли не Чкаловым. Напоследок хирург дал мне выпить мензурку медицинского спирта и отпустил с миром. А ведь мог доложить, куда надо, и курсанта с такой травмой наверняка списали бы с лётной работы! Спасибо, что оказался он порядочным человеком и не «продал». С той поры и по сей день, уже с тремя шунтами в сердце, глубоко уважаю и боготворю врачей. Пока я выздоравливал после травмы, из Москвы подоспел приказ маршала И.С.Конева о производстве выпускников училища в лейтенанты. Среди них был и я, ударенный винтом. Ещё с лысой башкой, но уже без скоб и бинтов.
Перед выпуском мы всей лётной группой сбросились нашему инструктору на памятный подарок. Мама моя купила во Львове и прислала посылкой ликёрный сервиз из шести серебряных рюмок в бархатной коробке. Завернули мы это ювелирное изделие в обёрточную бумагу из-под селёдки, и краснея от смущения, вручили со словами благодарности за учёбу. Наш капитан презент принял, степенно поблагодарил, взвесил его на руке и, улыбаясь, спросил с юморком:
- Интересно, что же в нём? Неужто пирог? – Станислав Павлович любил поесть, и наш «Дуглас» по этой причине чаще других летал с полевой площадки на базовый аэродром за стартовым завтраком. Вернувшись на Песчанку с бачками и термосами на борту, С.П. неторопливо усаживался за артельный стол и громко поручал приготовить ему «хлеб с маслом и чай с сахаром». Доверял он это дело не прилетавшей с ним из Ртищево официантке, а только своему курсанту Голубеву. Вадим аппетит нашего шефа знал и ни разу его в этом деле не подводил.
После выпуска я Станислава Павловича больше не встречал, а когда начал разыскивать, было уже поздно. Остался от майора С.П.Борисова только прах да мраморный обелиск на кладбище в Ульяновске. Там живёт его дочь Ольга с семьёй, а сын Борисова, Валерий Станиславович, после развала Союза остался «за границей», в Киеве. Отвоевал он в Афгане авианаводчиком, а теперь занимается малым бизнесом. Времена! Их дорогому родителю и нашему учителю-инструктору Станиславу Павловичу – вечная память!

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 30, 09:46:02

(Продолжение)

А вот я при выполнении первых полётов засомневался в том, что из меня вообще получится лётчик. На разбеге упускал направление, при пилотаже не получались боевые развороты. Приземлялся порой не на три «точки», как надо, а вначале на основные колёса, а потом опускал машину на хвостовой «дутик». Мой инструктор смотрел на это молча и чего-то терпеливо ждал.
И вот однажды в зоне, со снижением разгоняя свой старенький «Як» для набора скорости перед петлёй Нестерова, меня охватило ни разу до сих пор не испытанное чувство упоения полётом, или как сейчас говорят, «кайф». Увидел, как по-новому, всё сразу: и стрелки на приборах, и жёлтый нимб вращающегося винта, и саратовскую землю в слабой дымке. И ощутил слияние себя с машиной в единое целое! От радости звонко застучало молодое сердце, правая рука сама потянула ручку на себя, а радиообмен я стал вести, даже вращаясь в штопоре. Вернулся на землю совсем другим человеком. И походка стала такой лёгкой, как будто крылья за спиной выросли! Вот жаль только, что ангелом я после этого так и не стал! А ещё с тех пор полюбил петь. Особенно нравилось мне делать это в кабине самолёта под мажорный гул двигателей или в душевой, под журчащий напор воды. В наборе высоты, к примеру, пел: «Обнимая небо, крепкими руками...» под Юрия Гуляева, на дозаправке – арию мистера Икса из «Принцессы цирка»: «Да, я шут, я циркач, так что же?» под нашего Гену Комлева, а после посадки: «И команда цела, и машина пришла, на честном слове и на одном крыле!» под Л.О.Утесова. С возрастом полюбил закадычные и душевные, с ностальгией по родной Донской земле, казачьи песни:
Не для меня придёт весна,
Не для меня Дон разольётся.
И сердце девичье забьётся
В восторгах чувств... не для меня!
С моим первым инструктором И.М.Медведевым мы дружим до сих пор. Ездили к нему с А.В. Безусовым в Пензу на 70-летие, а в подмосковном Мячково вместе полетали на Як-18т. Иван Михайлович – на инструкторском, а я, как его вечный курсант, на левом сидении. Гостили у Безусова в Куйбышеве, у меня в Москве, и на юбилеях полков в Балашове и Ртищево. Уверен, что посетим нашу балашовскую колыбель и на пятидесятилетие выпуска. Дотянем, даже на одном моторе!
После завершения учёбы в «лёгком» полку нас перевели на второй, выпускной курс, и распределили между двумя «тяжёлыми» полками. Одна половина курсантов осталась в Балашове, другая переехала в небольшой, но уютный городок Ртищево. Говорят, что владел до 1917 года землями в этой волости какой то помещик с непомерно широкой улыбкой на лице, как у нашего брезентового «Ивана Ивановича». От него и пошло это восхитительное название: – Ртище – во-о-о! Там, в Ртищево, сразу после небольшого «Яка» с весом всего то в одну тысячу сто килограмм, курсантам доверили двухмоторный десятитонный корабль Ли-2 и экипаж. Нам, мальчишкам, предстояло освоить новую профессиональную и нравственную авиационную категорию – Командир корабля. От гордости аж захватывало дух, но этому серьёзному делу надо было долго, терпеливо и с прилежанием учиться!
Помощником командира нашего «тяжёлого» ртищевского полка по строевой подготовке был офицер-фронтовик майор С.А.Смагин. Симпатичный и добрый человек, с весёлым взглядом горящих синих глаз, он каждое утро приходил к нам на подъём, и в любую погоду бегал на зарядку вместе с нами, раздетыми по пояс, курсантами. Быть может, благодаря этим утренним кроссам и инфаркты пришли к нам на несколько лет позже, чем следует? Спасибо Семёну Алексеевичу за «сердечное» и доброе к нам отношение.
На теоретических занятиях мне нравились строгие уроки Ф.Ф.Ожегова по основам самолётовождения и радионавигации. Он научил курсантов расчётам в уме и на штурманской линейке, и это дело здорово помогло нам в полётах на поршневых и реактивных машинах.
После теории мы с друзьями попали во вторую эскадрилью, которой командовал В.С.Сидоров. Он даже проверял меня при полёте в зону по приборам и на одном моторе. Представьте себе, через пятьдесят лет после выпуска из училища встречаю я в Мариупольском морском порту незнакомого гражданского моряка. Разговорились, и он оказался сыном нашего командира эскадрильи! Александр Валентинович и прислал мне фото своего отца.
На самолёте ЛИ-2 нашу группу учил летать капитан С.П.Борисов. Смуглый и кареглазый, с калмыковатыми чертами лица и легкой походкой наездника, из саратовских «спецов». Балашовское училище Станислав Павлович закончил в 1949 году и был оставлен в нём же инструктором. За семь лет С.П. приобрёл солидный опыт обучения нашего брата и был уважаемым в полку человеком. Как и все, он был одет в лётную кожаную куртку, синие бриджи и сапоги, но планшет носил не как все, через плечо, а на ремешке в правой руке, чтобы она всегда была занята. Может, козырять не любил? Как там сказано у Феликса Чуева:
У лётчиков все звания равны,
На лётном поле мало козыряют,
А в воздухе погоны не нужны,
У лётчиков и маршалы летают!
Недавно Г.А.Комлев привёз мне из Санкт-Петербурга фото нашей «Борисовской» лётной группы. Спасибо большое тебе, друг, за такой дорогой подарок к выпускному юбилею!
Все то мы знаем, что экипаж – это сила, но вот фамилии наших славных авиамехаников и воздушного радиста я, к стыду своему, забыл. Может, этому «помог» удар винтом по голове? Скажу только, что служили они тогда в армии по четыре года, знали своё дело отменно и получали неплохое денежное содержание. Жили мы с ними дружно.
Долго летал с Борисовым и штурман М.С.Бурлаков. Сейчас он находится на пенсии и живёт в Борисоглебске, а о бортовом технике Попове напишу отдельно, но ниже по тексту.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 28, 09:56:45

(Продолжение)

Мне запомнилось, как после принятия военной присяги нас пригласил отметить это событие курсант З. из наших, харьковских, спецов. Он уже отлетал первый год на «Яке», и мы, конечно же, смотрели на него, как на Бога. Завёл он нас, «молодых», в каптёрку, закрыл дверь на ключ, расставил на тумбочке гранёные «маленковские» стаканы, открыл баночку бычков в томатном соусе. В левую кисть взял за горлышко бутылку «Московской», а правой рукой с силой врезал ей в донышко. Глухо хрустнуло разбитое стекло, и не успели мы ойкнуть, как на пол хлынул «коктейль» из крови c водкой. При ударе наш горе-«инструктор» глубоко разрезал себе ладонь, а мы после такого «урока» спиртное до выпуска из училища вообще в рот не брали.
На теоретических занятиях я вначале «тащился» на троечках, с ленцой, но когда моего друга Володю Токарева и других ребят объявили в приказе отличниками, сработало мальчишеское самолюбие: «А чем же я хуже других?». Пару месяцев упорно позанимался по ночам в бытовой комнате, догнал ребят и стал получать оценки на равных, а заодно перенял каллиграфический почерк у своего земляка – харьковчанина Миши Скробы.
Из учителей на первом курсе мне особо запомнился аэродинамик А.Г.Попов за толковое разъяснение методики вывода учебного «Яка» из штопора; ручку управления самолётом ему при этом успешно заменяла простая классная указа. Другой преподаватель, И.Г. Клеверов интеллигентно грассировал на семинарах по знанию техники ВВС иностранных армий:
- Курльсант Гурльба, а что Вы рляскажете нам об «Эф-сто перльвом»?
Может, наш педагог хитрил и нарочно выбирал фамилии курсантов с «булькающими» согласными, чтобы и нам на уроке было весело, и он улучшал своё «прльоизношение»?
Как зачарованный, слушал я откровенные и яркие рассказы преподавателя тактики ВВС майора А.Г.Котлярова о боевых вылетах на «ленд-лизовском» бомбардировщике В-25; и когда много лет спустя у меня появилась возможность, сам с трепетом полетал на такой же машине. Первый раз это было в 1992 году в Сан-Антонио, штат Техас, а потом, в 2003-ем, на «Летающих легендах», в Монино. Дважды почувствовал себя хотя и в мирном небе, но всё-таки А.Г.Котляровым! Кстати, недавно мы разыскали лётчика Дальней авиации Н.Н.Свирщевского, который отважно воевал на таком же «Митчелле», а в конце войны даже пролетел на нём под мостом через Дунай около Будапешта. Вот это «Чкалов»! Закончил Николай Николаевич службу на самолёте Ли-2 в Остафьево, в конце пятидесятых. Работал в Министерстве общего машиностроения и заслужил в мирные дни орден Ленина. Наш ветеран и сейчас находится в здравии и тем самым подаёт нам, «молодым», достойный пример. Но пролететь под мостом мы уже вряд ли сможем, так давайте пожелаем ему добра и здоровья.
Когда закончились занятия в учебно-лётном отделе, мы на «ура» встретили перевод в авиационные эскадрильи, звенья и лётные группы. И как будто небом пахнуло, когда мы увидели своих первых летчиков – инструкторов. В Балашове, на учебном самолёте Як-18, этим человеком был капитан Иван Михайлович Медведев. Доброжелательный, скромный, спокойный и в меру строгий офицер. С тех пор и по сей день я не слышал из его уст ни единого бранного слова ни на земле, ни в воздухе. В миру наш учитель стойко перенёс семейную трагедию, когда потерял свою дочь и супругу. Он усыновил и воспитал внука, а вслед за ним и правнука. После увольнения из армии Иван Михайлович занялся пчеловодством, и с тех пор мёд с его пасеки у меня в доме имеется всегда.
А вот и фотография нашей «великолепной» семёрки. Начну слева направо и расскажу обо всех понемногу. Механиком самолёта вначале был некто Путилин, хамоватый и наглый тип, которого на фото нет. Мы терпели его выходки и сдерживались с трудом – ну не драться же с ним? Но однажды в субботу вечером на танцах в летнем лагере он, будучи под хмельком, из ревности к какой-то девушке подошёл ко мне выяснить отношения. Не успел я и глазом моргнуть, как стоявший рядом саратовский спец Коля Абрамов молниеносным джебом в голову отправил его в глубокий нокдаун. Только челюсти у того щёлкнули – дзык! Молодец Николай, проучил задиру! После этого случая желающих подраться с курсантами не находилось, а Путилина мы больше не видели. Механиком к нам в экипаж был назначен скромный и трудолюбивый младший сержант Поляков. Мы уважали его, и он нас – тоже.
Правее Ивана Михайловича стоит старший нашей лётной группы Толя Безусов, очень порядочный и талантливый парень из Сталинградской спецшколы ВВС. Как душевно исполнял он песни военных лет под собственный аккомпанемент на семиструнной гитаре!
...Спи, Наташа. Я не понимаю,
Отчего в тебе такая власть;
Мы Победу одержали в мае,
Ну а ты в июне родилась...
Стихи его песен я помню и пою до сих пор. А если хоть кто-нибудь в народе помнит слова, то и сама мелодия тоже не умирает. Толик обладал хорошей координацией движений, понимал толк в бальных танцах и вольной борьбе, да и на «Яке» вылетел самостоятельно первым в нашей лётной группе. Наши воздушные и земные пути после училища нередко пересекались, и неунывающий Анатолий Васильевич во всех рандеву был молодцом!
Про Дейнекина и Губанова речь ещё пойдёт, но ниже; а правее них в шеренге стоит Толя Боронихин. Он приехал в училище из Полтавы после обычной средней школы, но это не отражалось ни на его полётах, ни на дружбе с нами, бывшими «спецами». Безусов и Боронихин всю жизнь пролетали командирами кораблей в ГВФ, вначале на поршневых, а потом на турбовинтовых и реактивных воздушных судах. Из них за долгие годы лётной работы там вначале выжали все соки, а затем уволили в установленные законом сроки, но с нищенской пенсией. Выбрасывают нашего брата на улицу равнодушно, как шлак из котельной. Делать это у нас умеют, причём независимо от типа самолёта, владельца авиакомпании и социального строя. Мы вообще-то и сами виноваты в этом – надо в своё время думать о будущем и за себя побороться, а теперь, когда мы живём в стране капитализма, о какой-то социальной справедливости никто и слышать не желает. Однако хрен с ними, работодателями-рабовладельцами и социальными строями. Продолжим лучше тему о нашей светлой авиационной юности.
Приехал как-то из Полтавы на полевой аэродром 217 км. отчим одного из наших ребят, строевой лётчик Дальней авиации П. Мы, не дыша, слушали его рассказы про полёты на реактивном бомбардировщике Ту-16, а он хвастал 2-м классом на своей тужурке.
- А чё у тебя и класса - то нет? – ткнул он пальцем в грудь нашего инструктора. Тогда на училища «Положение о классификации лётного состава...» не распространялось, и лётчики-инструкторы класса иметь не могли. Гость это наверняка знал, но тем не менее вёл себя некорректно. Всем стало неловко за его бестактность, но наш Учитель и виду не подал. Только улыбнулся в ответ и спокойно так, но со смыслом, напомнил гостю баском:
- Так ведь у нас в стране бесклассовое общество!
Обиду за моего Ивана Михайловича я припомнил, когда через много лет после выпуска из училища попал служить в Полтаву. В дружеской беседе спрашиваю у ветеранов:
- Друзья! А как бы мне увидеть лётчика П.?
- Какого П.? Это Покрышкина, что ли?
- А причём здесь наш Трижды Герой ?
- Да сам то Александр Иванович тут не при чём, а вот П. у нас частенько покрышки на пробеге рвал, поэтому его так и звали между собой. Отслужил он своё, и уехал куда-то.
Эх, тоже мне, лётчик-«ас»! А как хвастался то перед нами в курсантской палатке!
Правее за Боронихиным в шеренге на фото стоит Василий Белоусов. Гимнаст, хороший лётчик и добрый, спокойный парень. Знаю, что после стажировки в ГВФ он уволился из армии и встал на воинский учёт в Сталинабаде. Может, и встретимся с ним на нашем юбилейном сборе?
Замыкают нашу дружную шеренгу К.Бовыкин и В.Голубев. Они полетали стажёрами в Аэрофлоте и после этого служили в армии. Костя летал в Дальней авиации и уволился майором в Харьков, а Владислав закончил лётную работу на турбовинтовых машинах в Пскове. К сожалению, не знаю, где и как живут они сейчас. К сожалению, не до писем нам было все эти годы.
А полвека назад Иван Михайлович во время нашей вывозной программы часами не вылезал из инструкторской кабины «Яка» и стойко переносил все наши попытки за счёт мускулов, «а не за счёт разума» овладеть машиной в небе и на земле.
Всем известно, что небо есть небо, и о его коварстве люди знают со времён Дедала и Икара, но и на земле у нас тоже были свои проблемы. Дело в том, что самолёт наш на рулении вилял хвостом как горничная, у которой оса под подол попала. Ребята уже были готовы вылетать самостоятельно, а вот рулить ещё толком не умели. И когда чей то «Як» несло прямо на людей, из динамика тут же раздавалась зычная команда всевидящего руководителя полётов Н.С.Чмирёва: «Иванов! Высадить это говно, и посадить другое»!
Тем не менее, обучение лётному делу продвигалось, и Медведев отдал меня на проверку заместителю командира полка Б.А.Каберову, брату Героя Советского союза И.А.Каберова. После полета Борис Александрович устало снял шлемофон:
- Этот сорванец, – кивнул он в мою сторону. – летать будет. Выравнивает, правда, низковато, но это лучше, чем подвешивать машину на уровне крыши. Будьте здоровы! – Проверяющий одел фуражку поглубже на лоб и с треском умчал на мотоцикле.
После этого Иван Михайлович дал мне пару контрольных и выпустил в первый самостоятельный полёт. Красные флажки к стойкам шасси – как на заре авиации – нам, как новичкам, уже не прикрепляли, но для сохранения центровки привязывали на заднем сидении мешок, плотно набитый песком. К манекену этому мы относились почтительно и звали «Иван Иванович». Кстати, однажды наша группа забыла взять на аэродром этот «гарант» нашей продольной устойчивости, и надо же, именно в тот лётный день Медведев решил выпустить самостоятельно Владислава Голубева! Выручая товарища, я взял такой же груз взаймы у братской лётной группы и присеменил с ним в обнимку к самолёту. Но наш инструктор заметил на мешке чужой номер и такого ленивого отношения к успехам своей лётной группы не стерпел: «Голубев! – громко окликнул он Владислава. – Ну-ка вылезай из кабины, и бегом марш в лагерь. За нашим мешком! А ты, Дейнекин – старший!».
Так неожиданно для всех я стал начальником, но это было в первый и последний раз. А почему меня на руководящую должность больше не назначали вы узнаете, если станете читать дальше по тексту. Кстати, и звания «мл. сержант» у меня не было, хотя в Подольском архиве в каком-то приказе его обнаружили. Видимо, писарь допустил «очепятку», а начальство подмахнуло текст, не глядя. Бывает иногда в наших приказах и не такое «присвоение».
Так вот, тренированные на марш-бросках и сухие, как бойцовые петухи, до лагеря мы с Вадиком по холодку домчались пулей. «Иван Иваныч» встретил нас в палатке широкой улыбкой на заштопанном дратвой полотняном лице. Вадим, кряхтя, взвалил своего будущего «пассажира» на плечи, и мы колонной из трёх заспешили на старт по периметру нашего широкого, как Чёрное море, лётного поля. Ходить по нему напрямую во время полётов опасно. Попадёшь под винты, и зарубят тебя, невзирая на чины и ранги, как дважды Героя Советского Союза С.И. Грицевца... Тем временем июльское солнышко поднималось к зениту и стало припекать. Мой «подчинённый» вспотел, устал, и стал терять темп. Когда мы проходили под глиссадой снижения на посадку, ребята открывали фонари кабин и почему-то вращали указательным пальцем у виска. Вадим их жесты понял по-своему и перепоручил особо важный груз мне. Выслуживаясь перед начальством, я перешёл с кавалерийского шага на мелкую рысь, но истинный смысл намёка на дефицит «шариков» в голове до нас сразу так и не дошёл. Когда поход с отягощением подошёл к финишу, наш инструктор со своими коллегами сидел за дощатым столом и допивал из зелёной эмалированной кружки чай. Я бережно, как ребёнка, опустил груз на землю, сделал глубокий выдох и громко, с обидой, доложил:
- Товарищ капитан! Ваше приказание, – ещё один выдох. – выполнено!
Медведев с укоризной взглянул на нас, потных и сирых:
- Эх вы, чудаки, а ещё лётчики! Песок-то надо было в лагере высыпать, а здесь бы, – он кивнул на красный пожарный ящик. – его снова в мешок-то и набрали. Зачем же так надрываться, да ещё по жаре?
На этом инцидент под дружеский смех окружающих был исчерпан. Натянуто улыбнулись и мы с Вадимом. С тех пор меня больше старшим вообще не назначали, но брать «Иван Иваныча» на полёты группа уже не забывала.
Своего учителя Ивана Михайловича мы обожали, но иногда доставляли ему серьёзные огорчения. Единственный раз за всё время нашего обучения он на пару дней приболел, и тут же один из нас в ясный день изволил «заблудиться» в зоне. Хорошо, что сразу доложил по радио о потере ориентировки. Его быстренько разыскал в безоблачном небе и привёл на свой аэродром командир нашего звена В.В.Булдыгин. Ох, и стыдно же было нам тогда! Но это ещё не всё. Летать-то нас учили только в тихую и ясную погоду, при этом хорошая прозрачность воздуха позволяла следить за каждым самолётом визуально. Биноклей и стереотруб у нас не было, зато свободных глаз на земле хватало. И вот однажды, после взлёта А.Губанова ко мне, «следящему», подходит ещё не остывший после нашей «блудёжки» Булдыгин:
- Дейнекин, где твой самолёт?
- Да вот он, товарищ капитан, в своей зоне. – бдительно откликнулся я.
Василий Владимирович только глянул в сторону моей вытянутой руки, как вдруг на глазах у всей публики «салага» Губанов крутанул бочку, а за ней – вторую! Все ахнули – эту фигуру высшего пилотажа курсант в начале обучения выполнять самостоятельно, без инструктора на борту, не имел права. Мы сразу притихли – что же ему теперь будет? Решение начальства не заставило себя долго ждать. За воздушное хулиганство Губанова от полётов отстранили, из училища отчислили, а установленный законом срок солдатской службы приказали начать по новой. Но уже не в авиации, а в пехоте, подальше от самолётов и пилотажного «греха». После этого эпизода всем стало ясно, что за нарушения лётной дисциплины церемониться с нами не будут, и мы заметно укротили свой рвущийся в небо пыл. Так что простите нас, дорогой Иван Михайлович, великодушно! Делались эти выходки не по злому умыслу, а по здравому юношескому легкомыслию!
Несмотря на наши «художества», И.М. успешно продвигался по службе. Уже в должности штурмана эскадрильи проверял он в полёте скромного курсанта Володю Ковалёнка, теперь известного в мире космонавта, Дважды Героя и общественного деятеля.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 27, 10:30:52

(Продолжение)

Через полтора года после гибели мужа мама в поисках счастья увезла меня из родных донских степей на Западную Украину, в старинный и красивый город Львов. Взрослея там, на чужбине, я сделал для себя главный в жизни выбор и решил стать лётчиком. Как отец!
Из Харьковской спецшколы ВВC на мой запрос ответили сразу, но категорично: «Набор юношей из Западной Украины в наше учебное заведение не проводится». Вот это новость! Как же мне быть? К переписке подключилась возмущённая отказом мама. В эмоциональном письме начальнику школы Г.Д.Яровому она поведала о нашей голодной жизни в немецкой оккупации, о том, как возвращала в строй раненых в ходе Сталинградской битвы танкистов, о похоронке на отца и нашей горькой судьбе, а заодно назвала Ярового «безответственным бюрократом». Григорий Демьянович был инвалидом войны и лишился на фронте руки, но на критику не обиделся, прислал маме ответ с извинениями за отказ, а меня вызвал в Харьков. Экзамены я сдал и был зачислен на учёбу.
При росте 149 сантиметров и весе 41 кг меня зачислили в самый мелкий, левофланговый взвод. Он был укомплектован такими же хилыми детьми, однако благодаря регулярному питанию, физической подготовке и здоровому образу жизни за три года учёбы в спецшколе мы, малыши, окрепли и возмужали. Даже такой заморыш с куриной грудью, как я, подрос до 168 см и прибавил в весе до 63,5 кг.
Но главное было, конечно же не в росте и весе, а в целеустремлённом состоянии наших душ. Нас так манило небо, что только из одного нашего школьного класса девять ребят стали лётчиками. Ещё бы! Ведь со времён Челюскинской эпопеи и вплоть до полёта Гагарина в космос национальными героями у нас в стране были не олигархи и братки, а моряки и лётчики, да и в спецшколе нам было из кого брать себе пример для подражания. Её начальник Г.Д.Яровой и мужчины-преподаватели в годы войны не отсиживались в тылу, а отважно сражались на фронтах. Они получали ранения, награждались боевыми орденами и медалями, а в мирные дни заботились о нас, как родные отцы. Когда со мной произошёл несчастный случай, помогли и мне. Вот как это было.
Весной 1955 года мы прыгали в харьковском аэроклубе c самолёта-«кукурузника» По-2 с громадными десантными парашютами ПД-47. Вначале всё шло, как надо, но при встрече с землёй я умудрился так повредить ногу, что долго пролежал в гипсе и даже выпускные экзамены за среднюю школу не сдавал. За это меня должны были оставить в десятом классе на второй год, но где? Спецшколы в том году по всей стране закрывались, а мой дом находился далеко, во Львове! Всё это мои воспитатели учли и поступили решительно, по фронтовому. Они выдали мне два аттестата зрелости – на русском и украинском языках, однако в каждом из них «светилось» по пять троек. Расстроился я страшно – ну разве с такими оценками «в лётчики» возьмут?
- Да не горюй ты, – успокаивали друзья – дарёному коню в зубы не смотрят, а в авиацию у нас берут не по уму, а по здоровью.
Но в жизни бывает не так просто, как в пословицах.
Сразу после выпускного бала наших отличников увезли в военные академии, многих ребят уговорили поступить в авиационно-технические училища, а тридцать два харьковских «спеца» одним магическим словом – «истребительное» – соблазнили на учёбу в Балашовском училище лётчиков. Только на месте юноши с разочарованием узнали, что в этой школе пилотов готовили не Покрышкиных, а транспортников и бомбовозов. Юные «асы» возмутились и стали готовиться к побегу, но командиры и старшие товарищи-курсанты сумели убедить их в том, что быть капитаном на воздушном корабле намного престижнее, нежели служить простым «матросом» на одиночной «байдарке»-ястребке. За компанию с друзьями подался было в «бомбёры» и я, но через пару дней у входа в казарму мы с группой ребят внезапно встретились с начальником училища Н.Г.Афониным. В беседе с нами он узнал от поступающих о приличных оценках за учёбу в спецшколе, а заодно – и про пять троек в моём аттестате:
- Вы, ребята, все зачислены, а ты, троечник, – свободен! – подвёл итоги начальник и пошёл своей дорогой.
Но мне-то отступать было некуда, и я, чуть не плача, прокричал ему вслед:
- Товарищ полковник, а я отсюда никуда не поеду!
- Ишь ты, шустрый какой! – остановившись, обернулся ко мне Афонин – Это почему же?
- Мой отец разбился в сорок третьем, и я должен летать вместо него!
- Ты что, паренёк, серьёзно? Это меняет дело, – и безапелляционно бросил начальнику отдела кадров: «В приказ»!
Вот так, всего одним словом, Н.Г.Афонин и определил мою авиационную судьбу. Начальника училища все уважали. У него на мундире был редкий в то время знак военного лётчика 1-го класса и восемь боевых орденов. Видно, здорово наш начальник и летал, и воевал! Слышали мы, что его представляли и к Звезде Героя... Когда в синий мартовский день 1992 года Николая Григорьевича провожали в последний путь на кладбище в подмосковном Монино, пилотажная группа «Русские витязи» на самолётах Су-27 под ружейные залпы выполнила в небе над траурным эскортом петлю Нестерова. Покоится Н.Г.Афонин рядом с С.А.Красовским, Я.В.Смушкевичем, И.О.Проскуровым и своими боевыми друзьями –лётчиками Авиации Дальнего Действия. Царствие им всем небесное!
Лет через сорок после первой встречи с Афониным нас пригласили в училище на юбилей. После прилёта в Балашов весёлой и прямо на глазах помолодевшей компанией пошли прогуляться по знакомому военному городку. Вспоминаем былое, хохмим и смеёмся, а у памятного мне места встречаем чем-то расстроенных юношей в форме Ейской школы-интерната с первоначальной лётной подготовкой:
- Привет, ребята! Кто это посмел так вас обидеть?
- Здравия желаем! Да вот, приехали поступать в училище, а на экзаменах, – потупились они. – получили по двойке. Отчисляют нас, а ехать некуда...
Память больно царапнула сердце, вспомнилась давняя встреча с Н.Г.Афониным, и я тут же поручил начальнику училища генералу А.И.Безруких зачислить ребят! Остальное было делом техники. Сфотографировались с ними на память. Интересно, где эти «орлы» летают теперь и помнят ли о нашей встрече?

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 26, 09:35:43

Дейнекин Пётр Степанович
«Из архивов моей души»

Учитель!
Перед именем твоим
позволь смиренно преклонить колени!

«Учёбу на «ишаке» закончил, жду отправки на фронт!», – с радостью сообщил 5 мая 1943 года мой отец в письме своему старшему брату в Действующую армию, однако на войну он не попал. Эта весточка была последней в его жизни – через два дня отец разбился при выполнении тренировочного прыжка с парашютом.
Мы с мамой узнали об этом печальном событии из «похоронки», которую привёз нам домой на велосипеде почтальон с кирзовой сумкой через плечо: «Ваш муж, курсант Дейнекин С.Н., погиб 7 мая 1943 г. при исполнении служебных обязанностей».
На месте гибели друзья помогли мне установить большой уральский камень, и с тех пор я летаю к нему ежегодно. Какой, однако, глубокий смысл заложил поэт ещё два века назад в своих прекрасных, но полных чувства скорби, стихах:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам...
Книга, над которой я работаю, будет посвящена памяти отца, а на этих страницах расскажу о наших дорогих Учителях и уважаемых Лётчиках-инструкторах. О тех, кто открывал перед нами дорогу в Небо. Эти святые люди учили нас не только военному делу и лётной профессии, но и воспитывали личным примером. Воспитывали в том особом и высоконравственном авиационном духе, которого в наше лихое постперестроечное время и не встретишь, пожалуй, в иных сферах человеческой деятельности, кроме авиации. Разве что у танкистов, в десанте, да на подводном флоте. Расскажу и о тех, с кем вместе начинал полную романтики авиационную жизнь и проходил порой нелёгкие, но всё же прекрасные дороги в глубине неба. Вспомню и о тех друзьях, которые ушли от нас в небо или грешную землю навсегда. Это зависело уже не от нас, а от того, кто стоит между нашей жизнью и смертью. От Бога.
По тексту Вам часто будет встречаться такое родное русское слово «наши». Под этим ёмким понятием я имею в виду своих ровесников, бывших курсантов Балашовского военного авиационного училища лётчиков выпуска 1957 года.
Итак, за дело.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 24, 09:32:36

(Окончание)

Заключение

Я погрешил бы, если в своём рассказе о Герое Советского Союза Иване Николаевиче Симакове не сказал бы вот о чём. Из прочитанного может создаться впечатление, что я летал с Симаковым в течении всей войны. Это не совсем так, и я уже упоминал о том, что из 129 совершённых мной вылетов, более 100 я произвёл с Иваном Николаевичем. К моему огорчению, из его экипажа я выбыл в связи с переходом на работу заместителем главного штурмана 36-й авиационной дивизии, а затем – заместителем главного штурмана 8-го авиационного корпуса, в состав которого входили полки 36-й и 48-й авиационных дивизий. Вместо меня с Симаковым летали разные штурманы, но из них больше всех – Георгий Степанович Лысов. Связь с Иваном Николаевичем я всё же не терял долго. Она продолжалась, когда мы оба участвовали в войне против милитаристской Японии и в разгроме Квантунской армии, и не прекращалась во время совместной службы в частях Авиации Дальнего Действия на Дальнем Востоке, вплоть до его демобилизации из рядов Советской Армии, которой он отдал много сил и здоровья. Прожил Иван Николаевич славную, но очень короткую жизнь. Умер в расцвете профессиональной деятельности в 1953 году, всего в 47 лет. Похоронен в Москве. Память о нашем друге священна и продолжается в деревне Кашкино, где он родился в 1906 году, среди его земляков в Калининской области. Она продолжает жить в сердцах его однополчан по 405-му и 109-му авиационным полкам, по 36-й и 48-й авиационным дивизиям Дальнего Действия. Радостно сознавать, что боевые традиции однополчан Ивана Николаевича продолжают развиваться и множиться в делах тех, кто сейчас продолжает служить любимой Родине, несёт вахту под боевыми знамёнами симаковцев.
Вот уже четыре раза, начиная с 1975 года, собираются однополчане по войне на встречу с воинами нашей части. И каждый раз эти встречи превращаются в волнующее зрелище, где далёкое прошлое тесно переплетается с проблемами советских людей сегодня.
К сожалению, на последнюю такую встречу не приехали многие наши боевые друзья. По разным причинам, главным образом – по болезни.
Скончался Герой Советского Союза генерал-майор авиации И.Фёдоров. Умерли два отважных штурмана – полковник А.Крылов, автор трёх книг об однополчанах («Дальними маршрутами», «По приказу Ставки» и «Укрощение «Тайфуна» ») и подполковник П.Шевченко. Их смерть болью и скорбью отозвалась в наших сердцах.
Немало героических страниц в историю Великой Отечественной войны вписали воины частей и соединений 8-го авиационного корпуса Авиации Дальнего Действия. Не всем им посчастливилось дожить до Победы. Многие лётчики, штурманы, стрелки-радисты, стрелки погибли, пали смертью храбрых во имя разгрома фашистской Германии, во имя мира и счастья нашего народа, всего человечества. Их подвиг – вечно живой пример, зовущий на новые свершения в строительстве социализма.

Бывший главный штурман воздушной армии,
полковник в отставке Миневич Григорий Исаевич,
март 1987 года, город Винница».

Издание иллюстрировано не воспроизводящимися здесь из-за низкого качества копий фотографиями, имеющими следующие авторские подписи:
«Командир экипажа Минаков А.Д.»
«Личный состав 455-го авиационного полка. Декабрь 1942 года»,
«Командир экипажа Симаков Н.И. 1944 год»,
«Экипаж И.Н.Симакова (он правый в ряду). Рядом с ним Миневич Г.И., Прохуренко П.И., Карпенко В.И., отсутствует Струков М.И.»,
«Сборы экипажей разведчиков в Авиационном корпусе Дальнего Действия. Осень 1944 года»,
«Подготовка к боевому вылету»,
«Встреча однополчан 8 – 10 мая 1980 года» (последние две цифры года исправлены от руки на «75»),
«В первом ряду однополчане по 455-му авиационному полку: Колесник Г.П., Вильдин К.Д., Миневич Г.И., Миронов Н.Т. Винница, 1988 год»,
«Миневич Г.И. 1988 год».

Весь текст «Экипажного братства» целиком можно скачать по ссылке –
https://disk.yandex.ru/i/1AChch_nvRGJiw

Бортстрелок · 2025 мая 23, 09:36:27

(Продолжение)

III. Хроника одного (из многих) боевого вылета

В боевых порядках полка экипаж Ивана Николаевича Симакова выполнял различные обязанности, в том числе – разведчика погоды, наводчика и осветителя, зажигальщика, фотографа и контролёра. Чаще всего экипажу приходилось летать в эшелоне бомбардировочного удара. Об одном из таких боевых вылетов хочется рассказать.
Это произошло в январе 1943 года. Я отчётливо помню ощущение радости, охватившее советских людей в то далёкое, военное время, когда Красная Армия, отвоёвывая у врага стратегическую инициативу, наносила ему сокрушительные удары под Сталинградом, активизировала боевые действия на многих фронтах.
16 января 1943 года наш 455-й авиационный полк получил приказ нанести бомбовый удар в интересах Калининского фронта по железнодорожному узлу Новосокольники, который находился в глубине 50 километров от линии фронта.
В те дни, под влиянием обширного антициклона, распространившегося на всю Европейскую часть СССР и многие районы Запада, стояли ясные морозные ночи.
Выполняя приказ командира полка, экипаж Симакова готовился занять в боевом порядке место в эшелоне бомбардировщиков (в бомболюки и на внешнюю подвеску были снаряжены полторы тонны осколочно-фугасных бомб).
Вылетел Иван Николаевич на боевое задание в строго заданное время. Вывел свой самолёт на исходный пункт маршрута, взял курс к цели. Видимость ориентиров в ту ночь была прекрасной, что позволило экипажу вести детальную ориентировку. Мы знали, что цель и её район интенсивно прикрываются с земли и с воздуха средствами противовоздушной обороной противника. Понимали, что преодолеть оборону врага нелегко. Так оно и случилось. На подходе к линии фронта экипажу дважды пришлось отбивать настойчивые атаки истребителей противника. Прохуренко и Струков огнём своих пулемётов вынудили истребителей отступить и прекратить преследование.
Неблагоприятная обстановка создалась на самом ответственном участке, в 10 – 6 километрах недолетая цели. Наш самолёт был встречен ураганным заградительным огнём зенитной артиллерии. Однако, настойчивость экипажа позволила, в конечном счёте, поразить цель и выполнить боевое задание. Но какой ценой?!
Над целью, на боевом курсе, в самый ответственный момент полёта (когда я был занят прицеливанием), Иван Николаевич обратил внимание на то, что с правым мотором творится неладное. И как только я доложил ему «Бомбы сброшены, задание выполнено, закрываю бомболюки!», то услышал его голос:
- Гриша, давай курс домой напрямую! Правый мотор подбит, прекратил работать!
Я назвал ему расчётный курс, помог вывести самолёт в нужное направление. Посмотрел в сторону повреждённого мотора, увидел торчащие неподвижные лопасти его винта. Самолёт стал интенсивнее, чем нам хотелось, терять высоту. С каждой минутой полёта обстановка становилась всё сложнее и сложнее, она усугубилась ещё и тем, что на правом моторе вдруг задрался круто вверх капот. Из-за этого резко ухудшились лётные качества самолёта, который, вздыбившись, норовил свалиться в штопор. Симакову пришлось тратить много сил, использовать своё лётное мастерство, чтобы удержать самолёт в полёте на предельно критических углах и скоростях. Ему всё труднее и труднее удавалось это делать. Иван Николаевич был вынужден обратиться ко мне. Между нами возник короткий диалог:
- Гриша! Мне очень тяжело удерживать ногой педаль самолёта! Помоги мне!
- Хорошо, Ваня! Потерпи, пока я приведу в рабочее состояние педали в моей кабине. Подключаю себя!
- Спасибо, Гриша! Стало во много крат легче! Необходимо спасти самолёт! Подыскивайте поудобнее площадку!
Это было обращено уже не только ко мне, но и к Прохуренко и Струкову. Самолёт продолжал интенсивно снижаться. Невообразимо быстро приближалась земля. Впереди – ослепительная белизна снежного настила выбранной среди сплошного леса площадки. Слышим, как самолёт с неестественно задранным носом касается сначала снега «дутиком» - маленьким колесом в конце фюзеляжа самолёта (почему-то так смешно авиаторами прозванным). Не сговариваясь, все мы кричим: «Земля!». Иван Николаевич выключает левый мотор и плавно заставляет машину приземлиться на «брюхо». Наши переживания, беспокойства об исходе полёта улеглись, всё тревожное осталось позади.
Высоко в небе один за другим, почти с равными интервалами пролетают над нами самолёты нашего полка. Они возвращаются на свой аэродром.
Симаков, я и Струков выходим из самолёта. Оставляем Прохуренко дежурить у радиоприёмника. Стараемся скрыть радость и волнение.
Осматриваем самолёт, повреждённый мотор. В нём много пробоин и осколков от зенитных снарядов. Чудом остался висеть на моторе искорёженный до неузнаваемости капот, причинивший нам столько хлопот и тревожных минут.
Мы хорошо знали, что позывные нашего экипажа «земля» разыскивает в эфире. Мы также хорошо знали, что наш передатчик, подключённый к самолётному аккумулятору, в состоянии работать не дольше семи минут. Исходя из этого, нам пришлось заранее подготовить текст следующего содержания: «Произвели (указали время) посадку на фюзеляж Ранцево (широта, долгота). Над целью огнём ПВО разрушен правый мотор. Необходима техпомощь. Экипаж здоров. Ждём указаний».
Стрелок-радист Прохуренко, дежуривший у самолётного радиоприёмника, сумел выбрать наиболее удобное время, связаться с командным пунктом 455-го полка, передать текст телеграммы и получить подтверждение о её приёме.
На следующий день к нам прибыл на самолёте У-2 связной, а затем – и ремонтная бригада технического состава, которая и восстановила машину, и мы спустя десять дней снова с Иваном Николаевичем Симаковым включились в боевую работу.

(Окончание следует)

Бортстрелок · 2025 мая 22, 10:14:16

(Продолжение)

II. Знакомство с И.Н.Симаковым

Встреча с Иваном Николаевичем произошла на второй день моего прибытия в полк. Тогда он и я уселись на скамейке просторной веранды 2-й эскадрилии 455-го полка. Разговорились. Как бы изучая друг друга, присматривались. О чём говорили? О многом. О положении на фронтах. Вспомнили наши семьи, родных и близких, отдавших жизнь за Родину. Разговор коснулся и предстоящей совместной боевой работы. Тогда мой будущий командир экипажа показался мне степенным, невозмутимым, очень добродушным. Среднего роста, крепко сложенный, с мужественным лицом. Пятнадцать лет непрерывной лётной работы и год войны сделали его лицо старше своих 36 лет.
Я был искренне поражён, когда узнал, что Симаков в составе Особой группы ГВФ совершил с июня 1941 года по май 1942 года свыше 100 боевых вылетов в интересах Ленинградского и Западного фронтов. В течение суток делал часто по 2 – 4 боевых вылета. Более 20 раз летал в тыл врага, выбрасывал десанты в районе Юхнова и Вязьмы. Совершал посадку к партизанам.
Эта, первая встреча с Иваном Николаевичем глубоко запала мне в душу и оставила неизгладимый след в моей жизни. Я понял, что судьба свела меня с незаурядным человеком, с прекрасным человеком, с коммунистом не только по форме, но и по существу.
В эти, первые дни пребывания в полку я познакомился с двумя сержантами срочной службы – с Прохуренко Павлом Ивановичем и Карпенко Василием Ивановичем. Оба они были, как и я, включены в экипаж Симакова: первый – стрелком-радистом, второй – стрелком. Василий Иванович сделал в составе нашего экипажа около 35 боевых вылетов, был переведён в другой экипаж на должность стрелка-радиста и вскоре погиб. Вместо него в экипаже стал летать стрелком Струков Михаил Иванович. Все они были под стать своему командиру – хорошими людьми, отличными специалистами и воинами. Совершили с Симаковым множество боевых вылетов: Прохуренко П.И. – 250, Струков М.И. – более 190. Они мне дороги потому, что вместе с ними я прошёл по тяжёлым дорогам войны, был свидетелем и непосредственным участником становления и мужания Симаковского экипажа.
В течении Великой Отечественной войны Иван Николаевич Симаков совершил без малого 360 боевых вылетов, из них в 455-м и 109-м авиационных полках Дальнего Действия – 254 боевых вылета. Выдержал и победил во всех этих, чудовищных схватках с врагом. Нетрудно подсчитать, что ему приходилось идти в бой в среднем через каждые четверо суток (от себя скажу, что этого в годы войны было достаточно, чтобы представить И.Н.Симакова к званию дважды Героя Советского Союза, но, к сожалению, этого не случилось).
Выдержать такое напряжение мог только человек, беспредельно любящий Родину, отважный, хладнокровный, высшего лётного мастерства, способный принимать в воздухе в короткое время единственно правильное решение. Всеми этими качествам несомненно обладал Иван Николаевич Симаков. Не раз попадал его экипаж под шквал зенитного и истребительного огня, но умелым и своевременным маневром выходил из боя с победой.
И ещё об одном, очень важном положительном качестве Ивана Николаевича хочется сказать особо. На земле, при подготовке к каждому боевому вылету, при обсуждении и составлении плана полёта он проявлял предельную серьёзность и внимательность ко всему. Был педантично требователен к себе и всем членам экипажа. Точно производил прокладку на карте, штурманские расчёты. Определял все варианты действия экипажа в особо сложных условиях.
В кабине самолёта он всецело преображался. «Земная» его медлительность вовсе исчезала. В самолёте находился совершенно другой человек – собранный, сосредоточенный. Ценой огромных усилий на земле ковал он в себе и в нас уверенность действия в воздухе. Слаженность работы технического состава в лице техника самолёта Лёвкина Фёдора Ивановича и других, энергия и самоотдача тех, кто шёл в очередную атаку на врага, сделали возможным, чтобы бомбы экипажа Симакова настигали и сокрушали фашистов под Ленинградом, Москвой, Сталинградом, в Заполярье, в Белоруссии, в Прибалтийских и других операциях наших войск, а так же в Кёнигсберге, Тильзите, Данциге, Инстербурге, Дебрецене, Берлине и многих других городах, где властвовали гитлеровцы. Более тысячи часов провёл он в полёте на боевых маршрутах, общая протяжённость которых близка к длине экватора.
Высокий авторитет в полку Симакова был непререкаемым. Отдавая дань уважения его возрасту и мужественному характеру, все величали его ласково «Батя». Применяя к характеристике Симакова Ивана Николаевича известный восточный афоризм, несколько его перефразируя, можно сказать: в нашем полку он был «...храбрейший среди скромных и скромейший среди храбрых».
Мне удивительно повезло, что я знал Ивана Николаевича, его экипаж, что летал с ним в качестве штурмана более чем в ста боевых вылетах. Мне так же повезло, что после госпитализации (в связи с тяжёлым ранением) я попал в замечательный 455-й авиационный полк 36-й дивизии Дальнего Действия, богатый боевыми традициями, славу которого множили люди талантливые, стойкие, мужественно идущие к победе над врагом, верные до конца любимой Родине. В их числе – Герои Советского Союза Н.Малыгин, Н.Н.Крюков, В.Щелкунов, А.Шапошников, Ф.Брысёв, А.Иванов, Д.И.Конников, И.Фёдоров, А.Шевелев, экипажи Н.Булыгина и А.Маркина, повторившие бессмертный подвиг капитана Н.Ф.Гастелло, а также лётный состав различных специальностей – Н.Белоусов, Ю.Цетлин, А.Крылов, В.Уромов, П.Шевченко, В.Юспин, М.Ларкин, С.Анисимов, Ю.Мотов, Б.Кочнев, П.Алхименко, Ф.Голов, В.Яковишин, Н.Александров, Ф.Неводничий, Н.Стогин, Б.Азгур, Х.Муртабеков, Н.Калинин, Г.Колесник, Г.Лысов, К.Вяльдин, Н.Рыцарев, А.Мартемьянов и многие-многие другие – пусть меня простят те, кого я не назвал – их очень много. Не на пустом месте рос и укреплялся авторитет Ивана Николаевича Симакова – было с кого брать пример.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 21, 09:35:27

(Продолжение)

I. Будете летать с Симаковым

В 455-й полк Авиации Дальнего Действия я прибыл в июне 1942 года. В полдень того же июньского дня я был принят командиром полка Г.И.Чеботаевым и старшим штурманом М.И.Ларкиным. С Георгием Ивановичем беседа длилась недолго, а вот с Марком Ивановичем затянулась основательно. Ларкин дотошно расспрашивал меня обо всём. Отвечая ему, я был вынужден рассказать, говоря анкетным языком, почти всё – и то, что был артиллеристом, окончил нормальную (с трёхгодичным сроком обучения) Сумскую артиллерийскую школу, дослужился до помощника комбатра (командира артиллерийской батареи). В звании лейтенанта стал слушателем Роганьской школы лётчиков и лётнабов, работал лётчиком-наблюдателем, штурманом звена, эскадрилии. В звании старшего лейтенанта осенью 1940 года был направлен совершенствовать свою специальность штурмана на Высшие Полтавские авиационные курсы (ПАКУ). Курсы закончил в дни начала войны. По распределению, одновременно с 30-ю сокурсниками, был определён в 420-й полк Дальнего Действия, входивший в состав 81-й авиадивизии, которой сначала командовал прославленный лётчик, Герой Советского Союза М.В.Водопьянов, а затем – А.Е.Голованов (будущий командующий Дальней Авиацией), В этом полку я и начал боевую работу.
Марк Иванович внимательно слушал меня. Затем сказал:
- Товарищ старший лейтенант, в Ваших документах значится, что Вы работали до войны два года штурманом эскадрилии, сделали несколько боевых вылетов в составе 420-го полка, в одном из них, 7 октября 1941 года под Юхновым были сбиты, тяжело ранены. Так ли это?
Отвечаю:
- Так.
Заметив на моей гимнастёрке прикреплённый орден Красной Звезды, он продолжал расспрашивать:
- За что награждены боевым орденом?
- За этот, последний боевой вылет.
- К нам в полк откуда прибыли?
- Из запасной авиационной бригады Дальнего Действия. Туда попал на переподготовку после госпитального лечения.
- Какой у Вас общий налёт?
- Всего налетал на разных типах около 700 часов.
В конце беседы Марк Иванович, как мне показалось, щадя моё самолюбие и возраст (в то время мне исполнилось 32 года, хотя я числился по документам 30-летним), смущаясь, произнёс:
- Товарищ Миневич, у нас сейчас нет свободных мест для назначения Вас на должность штурмана эскадрилии. Мы можем использовать Вас штурманом звена. Согласны ли Вы?
М.И.Ларкин, видимо, ожидал от меня амбициозных возражений. Между тем, такое решение вопроса о моём должностном назначении меня устраивало по многим причинам. Прежде всего, потому, что мне хотелось начать летать и бить фашистскую нечисть, не связывая себя должностными обязанностями штурмана эскадрилии. И я ответил, что согласен с его решением.
Как-то бодрее – словно с плеч Ларкина свалилась тяжёлая ноша – Марк Иванович заключил:
- Очень хорошо! Вы будете летать в экипаже старшего лейтенанта Симакова! – Продолжил. – По возрасту и опыту работы вы друг другу подходите. Договорённость на этот счёт с командиром 2-й эскадрилии майором В.Вериженко, в распоряжение которого Вы направляетесь, имеется.
Так в июне 1942 года судьба свела меня с замечательными людьми: Симаковым Иваном Николаевичем, стрелком-радистом Прохуренко Павлом Ивановичем, стрелком Карпенко Василием Ивановичем и – несколько позднее – со Струковым Михаилом Ивановичем.

(Продолжение следует)

Бортстрелок · 2025 мая 19, 09:44:30

(Продолжение)

II.

Начну с того, каким образом судьба связала меня с друзьями-товарищами по экипажам Минакова и Симакова. Осенью 1940 года я – старший лейтенант, штурман 1-й эскадрилии 140-го авиационного полка, дислоцировавшегося на аэродроме Сеща, оснащённого самолётами «СБ» – был послан в город Полтаву на известные в то время, высоко котирующиеся в стране Полтавские курсы усовершенствования штурманов (сокращённо – ПАКУ). Расстался я с полком и моими друзьями по полку товарищами Нырковым, Салатой, Сливко и другими навсегда, так как вернуться обратно в часть не смог, помешало этому роковое четвёртое воскресенье июня 1941 года, заставшее меня среди слушателей ПАКУ. Курсами тогда командовал известный на всю страну человек – Герой Советского Союза Г.М.Прокофьев, удостоенный высокого звания в 1937 году за ратные дела в Испании при исполнении своего интернационального долга.
Обстановку, сложившуюяся на Полтавских курсах в первые дни Великой Отечественной войны, достаточно подробно воссоздал С.Ф.Ушаков в своей книге «В интересах всех фронтов». Ежедневно с курсов откомандировывались в свои части всё больше и больше штурманов.
Я с нетерпением ждал и своего часа отъезда в свой 140-й авиационный полк. Однако в конце июня (кажется, 26.06.1941) начальство курсов собрало всех оставшихся штурманов, усадили (в качестве пассажиров) в самолёты «ТБ-3» и доставили нас в Воронеж, на заводской аэродром. На аэродромном построении был объявлен приказ нового командира 240-го особого авиационного полка полковника Николая Ивановича Новодранова. Согласно приказа, я был включён в состав экипажа Николая Петровича Минакова. Стрелком-радистом у нас стал Павел Петрович Силин, стрелком – Георгий Дмитриевич Сельвиди. Оба они были специалистами срочной службы, которым осенью 1941 года надлежало бы демобилизоваться из армии. Оба они прекрасно владели материальной частью (стрелковым оружием и радиостанцией) самолёта. Были не очень высокие, но хорошо, ладно и крепко сложенные, целеустремлённые, хорошие помощники у командира и штурмана экипажа. После построения все разошлись по своим самолётам, чтобы там каждому из нас поближе познакомиться друг с другом и осмотреть, пощупать, полазить по новой машине, на которой предстояло выполнять боевые задания.
На память приходят подробности этой встречи. Могу твёрдо утверждать, что подобной теплоты, искренности, взаимопонимания я ещё в своей жизни никогда до и после (во время знакомства с людьми) не ощущал. Безусловно, на саму встречу оказывали влияние условия, создавшиеся в стране в первые дни войны. И, невзирая на то, что эти встреча и знакомство продолжались недолго, однако, они как-то естественно сблизили каждого и сделали на всю жизнь нас друзьями, словно наша дружба длилась с давних пор. Начался период освоения самолёта «Ер-2» на земле и в воздухе с одновременным его приёмом у авиационного завода.
В одном из таких полётов я полностью убедился, что судьба связала меня с прекрасно знающими авиаторами, особенно – со способным командиром экипажа. Чего только не проделывал на «Ерушке» (так ласково мы называли тогда детище молодого конструктора Ермолаева) Коля Минаков! Как с игрушкой обращался он с многотонным самолётом на разных его режимах и положениях в воздухе. Помню, Коля Минаков ввёл самолёт в пикирование на высоте 5.000 метров. Скорость самолёта неимоверно быстро нарастала, на приборе мелькали цифры 300, 400, 500, 600, 700, 800, 900 километров в час. Казалось, что вот-вот самолёт развалится. Однако этого не случилось, всё обошлось хорошо. Самолёт выдержал для него предельные нагрузки. Когда мы вышли из машины, начали обсуждать итоги полёта, я услышал голос Коли: торжествуя, с пафосом, свойственным молодому человеку, он сказал – «На этой машине легко и прекрасно летать и воевать, думаю, тоже!». К сожалению, дальнейшая наша боевая работа в течении всего трёх первых месяцев войны оказалась для всех нас во много крат сложнее, труднее, трагичнее, особенно – при выполнении дневного боевого вылета 7 октября 1941 года.
Я говорил выше о том, что на Московском направлении противник рвался к столице нашей Родины, обстановка здесь ежечасно становилась для наших войск всё хуже и хуже. Командованием предпринимались меры противодействовать натиску врага, остановить его. В этих целях была задействована вся авиация, в том числе – и дальнебомбардировочная. Наш 420-й полк особого назначения получил приказ бомбить и расстреливать войска противника, его танки, мото-механизированные части юго-западнее Юхнова, а так же на шоссе Юхнов – Чипляево. Нам, экипажам цели разрешалось выбирать самостоятельно, инициатива предоставлялась полная. Полёт не обеспечивался истребительным прикрытием.
Позволю себе остановиться (по возможности – кратко) на этом, последнем для нашего экипажа, роковом вылете. День 7 октября 1941 года оказался в районе полётов в навигационном отношении хорошим. Выдался не по-осеннему ясный, хороший – как в районе цели, так и в районе аэродрома – денёк. Мы понимали, что особых трудностей в обнаружении цели, её поражения у нас не будет, кроме вопроса преодоления противовоздушной обороны противника. Однако, особого тревожного чувства мы не испытывали. Мы надеялись на благополучный исход боевого вылета. Без этой надежды, скажем прямо, идти в бой нельзя.
К 12.00 наш «Ер-2» был готов к вылету: полностью заправлен необходимым горючим, снаряжен бомбами «ФАБ-100» (для несведущих – 100-килограмовая бомба фугасного действия) и комплектом боеприпасов для стрелкового оружия. За 15 минут до вылета Николай Минаков, я, стрелок-радист Павел Савин, стрелок Георгий Сельвиди заняли в самолёте свои места и в рассчётное время взлетели, сделали круг над аэродромом и легли на маршрут, ведущий нас к цели. Перед нами открылась панорама страшная, удручающая, которую трудно описать. Куда не посмотришь – вперёд, влево и вправо – всюду горели наши города, посёлки, деревни. Всплески разрывов бомб, снарядов, следы трассирующих пуль пулемётной и другой стрельбы свидетельствовали об идущих упорных на земле боях. Шоссейные дороги, а также дороги низшего класса были запружены идущими навстречу друг другу войсками и боевой техникой Красной Армии и противника.
Через час с небольшим после взлёта мы оказались в районе цели. По шоссе, с юго-запада упираясь в Юхнов, стояли в колонне из-за образовавшейся пробки танки, другая боевая техника вперемешку с пехотой, вытянувшейся не менее, чем на 10 – 15 километров. Мы своим прилётом в стан врага почему-то их не всполошили. Как нам показалось, их беспечность сейчас можно было бы объяснить тем, что они могли наш самолёт принять за свой (силуэт «Ер-2» был похож на внешний вид одного из немецких бомбардировщиков). К тому же первые их успехи на фронтах вскружили гитлеровцам голову. Они не могли и подумать, даже поверить, что советские авиаторы решатся и на полёт в их тыл без истребительного прикрытия, и наносить бомбовые удары. И только после того, как по приказу Минакова я успешно отбомбился, а Савин и Сельвиди отстрелялись из своего оружия (пулемётов), мы заметили, что в колонне начались поспешные перестроения. С земли противник открыл огонь из разнокалиберного оружия своей системы противовоздушной обороны, однако поразить экипаж им не удалось. Удачно маневрируя, Минаков сумел выйти в этой дуэли победителем.
У нашего экипажа настал этап полёта, который можно назвать возвращением на свой аэродром после выполнения боевого задания. В этой связи Минаков, согласно моим расчётам, развернул самолёт на заданный курс, и на этом курсе мы продержались в полёте не более 10 минут, испытывая удовлетворение от того, что хорошо отбомбились и отстрелялись по цели. Восторженное состояние в экипаже сменилось волнением и тревогой после того, как стрелок-радист Савин доложил Минакову: «Командир, слева сзади нас догоняет звено «Мессершмиттов-109», расстояние до них – около километра, готовлюсь к отражению атаки!». Завязался неравный скоротечный воздушный бой, в результате которого на самолёте возник пожар (загорелся левый мотор). Я и стрелок-радист Савин были тяжело ранены: у Савина крупный осколок остановился между грудной клеткой и лёгким, у меня были перебиты обе ноги, в бёдрах застряло много мелких и крупных осколков.
Два вражеских истребителя, видимо, почувствовали, что наш экипаж им сопротивления больше оказать не сможет, и пристроились к нашему самолёту вплотную и в таком положении сопровождали нас 15 – 20 секунд. Я глянул в их сторону и увидел, как на меня смотрят две пары глаз гитлеровских стервятников. Их выражение было настолько злорадно-торжествующим, что накрепко врезалось мне в память. Кажется, что сейчас, спустя 45 лет после случившегося, я бы смог выделить их из толпы, будь они в ней, только по их глазам.
В экипаже создалась ситуация, при которой Минаков принял единственно правильное решение – посадить самолёт на фюзеляж (не выпуская шасси) на первую попавшуюся по курсу полёта пригодную для этого площадку. В шлемофонах раздался знакомый голос командира: «Произвожу посадку на «брюхо», будьте внимательны и осторожны!».
Не прошло и пяти минут, как машина плавно коснулась земли, нехотя проползла несколько метров и остановилась.
К горящему самолёту быстро сбежались мальчишки и уже немолодые женщины с окраины деревни, у которой приземлился самолёт. С их помощью Минаков и Сельвиди вытащили меня и Савина из горящего самолёта, совершенно ослабевших и беспомощных, оттащили нас подальше от разбушевавшегося пламени.
Спустя несколько секунд раздался оглушительный взрыв на самолёте. В разные стороны от него полетели отдельные его обломки.
Вдруг все услышали возглас Сельвиди: «Командир, смотрите – там внизу немецкий танк!». Все обернулись в указанную стрелком сторону и увидали, как на удалении от нас (на расстоянии не более 2 км) двигался в нашем направлении по сильно пересечённой местности танк, на котором отчётливо выделялся крестообразный знак.
Немцев на этой земле ещё не было. Все всполошились. Наступила гробовая тишина. Спустя минуту раздался властный голос Минакова: «Сельвиди, с помощью женщин наложи жгуты Грише и Павлу, попытайтесь остановить у них кровотечение!». Затем, обращаясь к пожилой женщине, он сказал: «Прошу Вас: сделайте всё возможное, доставьте телегу, запряжённую лошадью! Умоляю – сделайте это, торопитесь, торопитесь!».
Словно по мановению волшебной палочки тут же нашлись жгуты, бинты, йод и другие медикаменты, а спустя не более 5 минут была готова телега с запряжённой в неё вороной лошадью. Нас, раненых, ослабевших, беспомощных уложили на днище телеги, устланное аккуратно соломой.
Мы с тревогой на душе, пожеланиями взаимного добра и благополучия тепло распрощались с женщинами и ребятишками. В обстановке спешки, общего беспокойства и тревоги (а, возможно – и растерянности), мы не обменялись с нашими спасителями своими адресами и именами. Не спросили мы у них и названия их деревни. Каждый из нас выполнял свой долг. Они помогали нам, советским авиаторам избавиться от тяжёлых последствий встречи с гитлеровским танком, рискуя заведомо многим. Мы же, предпринимая меры к тому, чтобы свести возможность этой встречи к нулю, двинулись в путь в направлении леса по просёлочной дороге, которая должна была привести нас в город Боровск, расположенный от этого места километрах в 20 – 25-ти. Впереди телеги шагал бодро белобрысый, босоногий парнишка лет десяти – двенадцати. Звали его не то Сергеем, не то Андреем. Он вызвался проводить нас до леса. Мальчишка дошёл до леса, остановился и, уверенным жестом указав на нужную дорогу, сказал – «Дяденьки, держитесь этой, хорошо наезженной колеи, не сворачивайте с неё, особенно вправо. До свидания!» – , помахал нам несколько раз рукой, резко развернулся и побежал обратно, исчезнув за перелеском из поля зрения так же быстро, каким было и его неожиданное, внезапное появление перед телегой в начале пути. Сердце крепко сжалось, заныло. Мысли безудержно в голове бродили, сменяя одна другую. Стало ещё тяжелее и труднее.
В город Боровск мы прибыли под утро следующего дня (08.10.1941), после 20-часовой, предельно медленной езды, сопровождаемой частыми и долгими остановками. Вынуждали их делать Савин и я. Дела наши были настолько плохи, что во имя избавления от страданий мы приставали к Минакову с просьбой оставить нас в любой хате, попадавшейся в лесу. Однако, он категорически отказывался удовлетворить наши просьбы. К счастью, Николай Петрович оказался в своих действиях совершенно правым.
В Боровске, расположенном от Москвы на юго-западе в 100 километрах, располагался Штаб 4-й армии. Савину и мне казалось, что уж теперь настало время нашего избавления от мук, связанных с ранениями.
Всё оказалось совсем не так. В Штабе Минакова заставили отвезти нас на той же телеге в полевой госпиталь, расположенный в пригородном доме отдыха. Там нас приняли не очень радушно. Госпиталь был изрядно переполнен тяжелоранеными воинами. На операционные столы мы смогли попасть – не по вине персонала – лишь к исходу дня.
В госпиталь всё больше и больше прибывало искалеченных солдат и командиров. Вокруг – стоны, крики, боль собственных ран не давали возможности сомкнуть глаза, «прикорнуть», как говорят, на минутку, хотя спать хотелось очень. А тут ещё поползли по госпиталю слухи, что немцы вот-вот должны захватить Боровск. Чувствовалось это и в поведении медицинского персонала, который необычно нервничал, основательно тревожился. Многие из них ходили с опухшими от слёз глазами. В голову лезли мысли, которые были по своему содержанию далеко не успокаивающими. Так всё продолжалось для нас в этом, прифронтовом госпитале до полуночи. Слышу, как кто-то меня тормошит. Я невольно, по привычке посмотрел на часы (они показывали 23.35), а затем обернулся. У койки стояли Минаков, Сельвиди и ещё два неизвестных нам воина с носилками. Мы тепло с Колей и Жорой расцеловались. Сообщение Минакова нас очень обрадовало. Он сказал: «Друзья! Собирайтесь в дорогу! По договорённости с начальником и медиками я получил разрешение отвезти вас в Москву! Для этого в моё распоряжение выделена полуторка» (так называли в те годы нашу прославленную, полуторатонную по грузоподъёмности автомашину).
Его сообщение нас так поразило, что оба мы впали в какое-то необъяснимое, шоковое состояние. Под горло подкатывались удушающие комки, на глаза проявились слёзы. Не сговариваясь, одновременно мы воскликнули: «Мы спасены!».
Уже потом, по дороге в Московский госпиталь имени Склифосовского, куда нас вёз на полуторке Минаков, меня, лежащего в кузове с Савиным и другими ранеными бойцами (их было около 16 человек), вдруг осенила тогда мысль, которая неотступно всегда жила и продолжает жить со мной. Все мы в вечном, неоплатном долгу перед такими, как Николай Петрович Минаков и Георгий Дмитриевич Сельвиди, беспредельно любивших свой народ и Отчизну. Не будь их тогда у нас, нам бы победа далась значительно труднее, наши потери бы в годы войны оказались неимоверно большими. Такими людьми, как Минаков и Сельвиди, в то трагическое и славное время была спасена жизнь многим миллионам наших соотечественников. Эту мысль удачно, ёмко и поразительно точно выразил наш гениальный поэт Твардовский всего в одной строфе:
«У лётчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить – большая заслуга,
Но друга спасти – это высшая честь».
Судьба отнеслась по-разному к моим друзьям по экипажу. Не дожил до Дня Победы Георгий Дмитриевич Сельвиди. Он погиб при выполнении своего 76-го вылета на аэродроме Сеща 13 августа 1942 года, похоронили его в Монино. Погиб на 36-м вылете мой стрелок по экипажу Симакова Карпенко Василий Иванович, которого мы похоронили в деревне Туношна Ярославской области. Не знаю достоверно, что стало с Дмитрием Савиным. Оба моих командира – Николай Петрович Минаков и Иван Николаевич Симаков – успешно закончили Великую Отечественную войну, затем не менее успешно продолжали летать командирами в Гражданском Воздушном Флоте, оба награждены правительственными наградами за их вклад в разгром гитлеровской Германии, а Иван Николаевич Симаков был ещё удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Сходна их судьба и в том, что не дожили они до преклонного возраста, умерли от тяжёлых недугов: Иван Николаевич Симаков – в 1953 году, Николай Петрович Минаков – в 1984 году. Оба захоронены в Москве.
Мне досталась относительно счастливая судьба – хотя бы потому, что в 75 лет могу писать вам, наследникам Минакова о моих друзьях-товарищах по экипажу.

С глубоким уважением – всегда ваш Г.И.Миневич

(Продолжение следует)

Новости:

Обработка К.Б.Стрельбицким рукописных и "саимздатовских" публикаций мемуаров